Магдалина двинулась вперёд, глядя ей в глаза. Та смутилась, и поэтому, кажется, наглость её ещё возросла.

— Ну, — потребовала Магдалина, — очисти дорогу.

Толпа ханжески молчала. Боялась смелых глаз.

— Распутница, — прятала глаза Гонория. — Самодайка. Колдунья. Тварь. Женихов чужих сводить?..

— Ты уж кто? — с усмешкой парировала «лилия». — Дорога ярмарочная.

Она отставила клетку, чтобы вдруг не растоптали.

— Приходят тут гнилые... Хамка... На дворян зама­хиваешься? Не по чину.

— Отойди.

Голос был таким властным, что наглая бабища от­ступила было, со свойственной всем таким подлой бояз­ливостью, но вокруг зашептали:

— Не пускай... Не пускай.

Магдалина поняла: пройти не удастся. Теперь надо было совершить большущую перебранку — может, услы­шат свои и освободят, пока не поколотили.

— Чародейка... Отравительница... Глаза выцара­паю, шлюха ты, — бросала Гонория.

— Молчи, общественный колодец... Заживо гниёшь, а на молодого рыцаря грязным глазом бросаешь... С тю­ремщиками тебе спать, с прокажёнными, с палачами! И он ещё с тобою пойдёт, святой парень? А шиш.

— С тобою разве, с шалавой? — спросила хозяйка Валевичей.

— А и со мною. Орёл такой гусыне грязнохвостой не пара.

— А ты кто, хлопка?

— Да уж не ты. К чьему дому в городе самая прямая дорога? — она выдумывала, но знала: с этой всё будет — правда. — Есть ли в Новагродке такая компания, которая бы тебя «нашими жерновами» не называла? Да у него, если он дурак будет, шея сломится от тех подар­ков, которые ты ему до брака накопила!

— Дрянь! Чернокнижница! Еретичка!

— От кого братья заживо засмердели да Божьего царства пошли искать?! Кто у собственной матери в двенадцать лет законное право жены отнял?

Удар неожиданно попал в цель. Гонория задохнулась.