Сотрудники группы резко разошлись в своем понимании происходившего с Патрисией и в отношении к ней. Одним из примеров этого были продолжавшиеся разногласия между психиатром-консультантом и администратором, закрепленным за командой и подсказывающим, как лучше справляться с попытками самоповреждения. Консультант предпочитала обеспечивать Патрисии круглосуточное наблюдение на протяжении неопределенного периода времени, администратор же полагала, что это бесполезно и инфантилизирует ее. Она считала, что Патрисию следует направить на специализированную психоаналитическую психотерапию вне отделения. Решения часто откладывались, пока сотрудники разных уровней спорили о надлежащей политике в отношении того, как справиться с самоповреждающим поведением Патрисии и обеспечить ее безопасность. Обеспечение ей защиты и контроля были теми задачами терапии, выполнение которых оказалось нелегко сочетать с потребностью Патрисии в уединении и ростом уровня ее свободы. Сотрудникам было сложно подтвердить, действительно ли достигнут должный уровень контроля над поведением и настроением Патрисии, чтобы можно было говорить о прогрессе в ее терапии в отделении. На протяжении недель не проводилось никакого курса лечения и не принималось никаких решений, поскольку продолжались дискуссии. Раскол среди специалистов и младшего медперсонала может рассматриваться как подсказка к характеру нарушений пациентки и экстернализация фрагментированности ее внутреннего мира.

Патрисия ввергла персонал в состояние бессилия, воссоздав динамику своей семьи, поскольку сексуальное насилие над ребенком происходит в условиях секретности и замалчивания, парализуя тех, кто мог бы помочь, и делая их безучастными. Патрисия символически просила сотрудников, которым она прежде рассказывала о своих самоповреждениях, заметить ее боль и помочь с ней справиться. Она не просто упрекала персонал, но и предупреждала их о своей хрупкости, о том, что у нее есть проблемы с управлением страхом и гневом. Она также давала им возможность восстановить ее психический урон. Если бы они были достаточно бдительными, чтобы заметить, когда она была огорчена, и поговорить с ней, вместо того чтобы игнорировать, то они могли бы помочь ей проговорить свое отчаяние, а не проявлять его через самоповреждение. В этом смысле акт самоповреждения в условиях отделения закрытого типа был жестом надежды, приглашающим сотрудников помочь ей понять и контейнировать ее горе и гнев.

Патрисия не всегда сразу раскрывала факт того, что навредила себе, однако в случаях, когда она все же это делала, то символически нарушала секретность ситуации инцеста. Еще одной функцией ее самоповреждающего поведения было то, что так она пыталась воссоздать отношения между своей детской частью и отцом из ее детства, а уже в нынешних отношениях — между своим телом и самой собой, только теперь она могла стать агрессором. Через самоповреждение она предоставляла другим людям доказательства того, что ей причинили вред, в надежде, что они смогут помочь ей и защитить от дальнейшей боли. Патрисия управляла своей ранней травмой, играя активную, а не пассивную роль в отношении собственного тела. Она буквально и фигурально прописывала прежние события на своем теле.