«Я не буду, я обещаю!»

Он колебался. «Нет, – сказал Ван, – это безумное искушение, но я не должен поддаваться. Я не переживу еще одну катастрофу, еще одну сестру, даже половину сестры».

«Такое отчаяние!» – простонала Люсетта, плотнее закутываясь в пальто, которое она инстинктивно распахнула, чтобы принять его.

«Утешит ли тебя признание, что я не жду ничего, кроме страданий, от ее возвращения? Что я считаю тебя настоящей райской птицей?»

Она покачала головой.

«Что мое восхищение тобой до боли крепко?»

«Я хочу Вана, – крикнула она, – а не эфемерного восхищения —»

«Эфемерного? Глупышка. Ты можешь измерить его, ты можешь разок прикоснуться к нему, легонько, костяшками пальцев в перчатке. Я сказал, костяшками. Я сказал, один раз. Довольно. Я не могу поцеловать тебя. Даже твое раскрасневшееся личико. До свидания, лисичка. Скажи Эдмонду, чтобы вздремнул, когда вернется. Он мне понадобится в два часа ночи».

6

Предметом той важной дискуссии было сопоставление различных записей относительно проблемы, которую Вану предстояло попытаться решить иным способом много лет спустя. Тщательное изучение нескольких случаев акрофобии в Кингстонской клинике имело целью установить наличие признаков или показаний, сопутствующих боязни времени. Тесты дали отрицательные результаты, но особенно любопытным представлялось то обстоятельство, что единственный доступный для анализа случай острой хронофобии по самой своей природе – метафизический тон, психологическая складка и тому подобное – отличался от боязни пространства. Правда, один пациент, повредившийся в уме из-за прикосновения к текстуре времени, представлял собой слишком малую выборку, чтобы противостоять большой группе говорливых акрофобов, и те читатели, которые упрекали Вана в опрометчивости и недомыслии (в вежливой терминологии младшего Раттнера), изменят о нем свое мнение в лучшую сторону, когда узнают, что наш молодой исследователь сделал все возможное, чтобы не допустить слишком скорого излечения господина Т.Т. (тот самый хронофоб) от его редкой и ценной болезни. Ван убедился, что она не имеет никакого отношения к часам или календарям, как и к любым измерениям или емкостям времени, подозревая и надеясь при этом (как может надеяться только первооткрыватель, чистый и страстный и не знающий жалости), что его коллеги установят, что боязнь высоты зависит главным образом от неверной оценки расстояний и что г. Аршин, их лучший акрофоб, боящийся сойти даже с подставки для ног, мог бы шагнуть в пустоту с вершины башни, если бы ему внушили каким-нибудь оптическим приемом, что ковер огней, раскинутый в пятидесяти метрах под ним, – это подстилка в дюйме от его ноги.