Люсетта желала знать: «Кто сия пава?»

«Мне кажется, она обратилась к тебе, – ответил Ван. – Я не рассмотрел ее лицо и не помню этого зада».

«Она одарила тебя широкой тропической улыбкой», сказала Люсетта, поплотнее натянув свой зеленый шлем трогательно-изящным движением поднятых крыльев и трогательно сверкая рыжим оперением подмышек.

«Идем со мной, а?» – позвала она Вана, поднимаясь с циновки.

Он покачал головой, глядя на нее снизу вверх: «Ты встаешь, как Аврора», сказал он.

«Его первый комплимент», сказала Люсетта, слегка откинув голову, словно обращаясь к невидимой наперснице.

Надев затемненные очки, он смотрел, как она стоит на подкидной доске, как проступили ее ребра вокруг впадины живота, когда она набрала воздуху, изготовившись нырнуть в янтарь. Он задался вопросом, в мысленном примечании, которое могло бы однажды пригодиться, не влияют ли солнцезащитные очки или любые другие разновидности измененного зрения, существенно искажающие наше представление о «пространстве», также и на форму нашей речи? Две ладные девчонки, нянька, похотливый водяной, учитель плавания – все смотрели туда же, куда и Ван.

«Вот тебе и второй комплимент, – сказал он, когда она вернулась. – Ты божественно ныряешь. Я вхожу в воду с безобразным плеском».

«Зато ты плаваешь быстрее, – вздохнула она, стягивая с плеч бридочки и ложась ничком. – Между прочим, правда ли, что матросов во времена Тобакова не учили плавать, чтобы они не умерли полоумными от страха, если корабль затонет?»

«Возможно, простых моряков, – сказал Ван. – Когда сам мичман Тобаков оказался на тонущем корабле вблизи Гаваилль, он много часов преспокойно держался на воде, отпугивая акул обрывками старых песен и тому подобным, пока его не спасла рыбацкая лодка – одно из тех чудес, которые требуют, как я полагаю, минимального содействия со стороны всех участников».

В прошлом году, на похоронах, сказала она, Демон упомянул между прочим, что купил остров в Гаваиллях («Неисправимый мечтатель», поворчал Ван). У него в Ницце слезы «лились ручьем», но еще пуще того он рыдал в Валентине, на предыдущей церемонии, которой бедная Марина тоже не могла посетить. Венчание (по православному обряду, с твоего позволения) выглядело плохой пародией на сцену в старом фильме: батюшка – гага, дьякон – пьян, а белая вуаль Ады, возможно к счастью, была такой же плотной, как вдовий траур. Ван сказал, что довольно, не хочет слушать этого.

«Но ты должен, – возразила она, – хотя бы потому, что один из ее шаферов своим бесстрастным профилем и горделивой осанкой (он все время поднимал тяжелый металлический венец слишком высоко, так атлетически высоко, как если бы нарочно старался держать его подальше от ее головы) на миг показался ей вылитым Ваном, бледным, плохо выбритым близнецом, делегированным тобой из тех мест, где ты тогда находился».