«Это очень умное замечание, лапочка, если не считать того, что время само по себе неподвижно и неизменно».

«Да, это неизменно я сижу у тебя на коленях, а дорога скользит мимо. Дороги движутся?»

«Дороги движутся».

Допив чай, Люсетта спохватилась, что ее ждет парикмахер, и поспешила уйти. Ван стянул свитер и некоторое время сидел в задумчивости, теребя украшенный зелеными камнями плоский портсигар с пятью папиросами «Розовые лепестки» и пытаясь насладиться теплом платинового солнца в его ауре «цветного фильма», но преуспел лишь в раздувании – с каждым содроганием и вздыманием судна – неумолимого пламени губительного соблазна.

Мгновение спустя, как если бы она шпионила за его одиночеством, та самая пава появилась вновь, на сей раз с извинениями.

Воспитанный Ван, вскочив на ноги и подняв на лоб очки, начал извинятся в ответ (за то, что невольно ввел ее в заблуждение), но его короткая речь почти сразу оборвалась из-за охватившего его изумления, когда он внимательнее посмотрел на ее лицо и увидел в нем грубую и гротескную карикатуру на незабвенные черты. Эта кожа мулатки, эти серебристо-русые волосы, эти толстые багровые губища преображали в вульгарный негатив ее слоновую кость, ее вороные шелка, ее бледные пухлые губы.

«Мне сказали, – пояснила она, – что один мой большой друг, Вивиан Вейл, известный кутурай – вузавай entendue? – сбрил бороду, а без нее он просто вылитый вы, верно?»

«С точки зрения логики, нет, мэм», ответил Ван.

Она призадумалась на один взмах секунды, облизывая губы, решая, грубит ли он или заигрывает, – и тут Люсетта вернулась за портсигаром.

«Увидимся апрей», сказала мисс Кондор.

Люсетта проводила красноречивым взглядом «скатертью дорожка» ленивое-ритмичное движение этих ягодичных долей и складок.

«Ты обманул меня, Ван. Эта, это все-таки одна из твоих жутких девок!»

«Клянусь, – сказал Ван, – я вижу ее в первый раз. Я бы не стал тебя обманывать».

«Ты обманывал меня много-много раз, когда я была ребенком. Если ты соврал и сейчас, tu sais que j’en vais mourir».