— Да, — утверждает Никита. — Я проверял.

— Ни ты, ни Рита, ни Таисия Петровна, ни один из охранников и работников дома не заходил на псарню? — не унимаюсь я. — Или под «никто» ты понимаешь только чужих?

— Все, кто заходил, проверены, — отмахивается от меня Верещагин, почти так же, как до него визуализированный чёрт. Только копыт на руках (у этого точно на руках!) я не вижу. Хотя, если напрячь скудное воображение…

— Кто-то из них может обманывать, — продолжаю настаивать. — Я могу узнать, кто это был? Всех, кто это был?

— Зачем тебе? — не понимает меня мужчина. — Ты разве хоть кого-то знаешь в моем доме из обслуживающего персонала? Ты кого-то конкретного подозреваешь?

— А ты нет? — абсолютно не верю я ему.

— Я хочу понять, к чему ты клонишь, — осторожно отвечает он, вставая со стула и унося кофейную чашку в раковину.

— Ты веришь, что Ритины родители отравились сами, по ошибке? — спрашиваю я и слышу звон разбиваемой посуды.

— Что ты сказала? — оборачивается ко мне Верещагин. — Что значит отравились?

Он смотрит на меня с искренним недоумением. Я зеркалю ему такую же эмоцию. Меня совершенно потрясает его искренность.

— Ты не знал? — почему-то верю я ему после секундного анализа.

— Чего я не знал? — возвращается к столу Никита. — Что за бред ты несешь? Вяземский совсем спятил? Эту-то историю к чему ворошить и перевирать?

— Отец тут не при чем… — внимательно вглядываюсь в возмущенное мужское лицо.

— Они погибли в автокатастрофе, — цедит сквозь зубы Верещагин, совершенно разочарованный странным разговором со мной. — Рите тогда было тринадцать лет, как и мне. Я тебе говорил.

— У меня другие данные, — вредничаю я, не сдаваясь и усиливаю позицию. — И нет причин не доверять источнику.

— Объяснись! — рычит Никита, тряхнув головой, как будто хочет выбросить из нее те слова, что я только что заложила против его воли.

— Я не могу назвать свой источник, — аккуратно, стараясь не раздражать его еще сильнее, отвечаю я находчиво, словно завзятый пройдоха-журналист. — У тебя откуда информация об автокатастрофе? Ты ее хорошо проверял?

Никита замирает на пару минут, потом говорит растерянно и тихо, упавшим голосом:

— Я ее никогда не проверял. Лера! Это было двадцать шесть лет назад! Двадцать шесть! Мои родители сказали мне и Рите… Я всегда так думал…

На полутемной кухне становится совсем тихо. Верещагин по-прежнему стоит возле барной стойки. Я сижу напротив. Мы смотрим друг на друга как-то странно, словно впервые встретились, исполняя чужую волю, и очень друг другу не понравились.