Как полагается, усугублять начали еще до рытья ямы, благо запас пойла всегда был с собой, в вместительном панском кофре, притороченном сзади толстыми вечными ремнями воловьей кожи.

Выпили крепко. Так что Ваське пришлось рыть яму самому: перебравший Юзик заснул прямо возле трупа, а падающий, путающийся под ногами Митяй помощник был никакой.

Тяжелый труп чуть перекатили до ямы, а внутрь спихивали уже ногами. В могилу тело упало лицом вниз.

Митяй, чуть было не перекрестившись, проглатывая слоги, заблеял:

– Эма-на. Не по-юдски неяк? А? Ааа?

– Лезь в яму, переворачивай, ежли не нравится! – сплюнул осточертевшей за день слюной Васька.

Митяй надулся, отошел в сторону, засопел, поднял брошенную бутылку (не осталось ли чего внутри?), разочарованно вздохнул и запулил ее со всей дури в кустарник.

– Куды! Твою дивизию! Следов чтоб не было мне! Сюда давай! – взвился Васька.

Бутылки побросали прямо на широкую спину батюшки.

– Юзика тоже давай! Помякше буде, чем на земле храпеть! – заржал Митяй, но Васька глянул так, что дурень мигом заткнулся и молча начал бросать лопатой желтую лесную землю на бордовый от крови затылок покойника.

Справились быстро. Потоптали ногами, чтобы не было холмика, натаскали хвороста, присыпали следы от свежей земли длинными сосновыми иголками, которые ковром устилали все вокруг.

Хрюкающего во сне Юзика погрузили в бричку, бросили под ноги и, без жалости охаживая кобылу выломанным прутом, помчались в деревню. Ошалевшая от побоев коняга неслась, не замечая колдобин и выемок старого шляха, но ездоки, пьяно хорохорясь друг перед дружкой, не придерживали ход, а лишь глупо ржали, то и дело глотая обжигающую жидкость из последней, так кстати завалявшейся поллитры.

За пару верст до деревни на очередном ухабе отвалилось колесо, и Васька наконец натянул вожжи, останавливая взбесившуюся от побоев лошадь. Оставив храпящую в унисон парочку подельников в бричке, проклиная нелегкие начальственные обязанности, поплелся, вихляя и падая, домой, к ершистой Ганне и змеюке теще.

До дома оставалось шагов сто, когда после очередного выхода ущербного ночного светила от лавки на другой стороне улицы отделились две темных фигуры. Пусть сознание Васьки и было затуманено, но сообразил он споро: судя по решительной пружинистой походке парочки, ждали именно его… и дождались.

Под ложечкой что-то противно заныло и заворочалось, Каплицын понял, что вот он и наступил на яйца – его самый распоследний момент. Не сошло с рук, не пронесла лихая, и вилы в руках у одной из ночных теней приготовлены по его грешную душу. Хмель как рукой сняло. Мысли забегали стремительно, как полчища потревоженных неожиданным светом тараканов. «Бежать? Догонят. Ноги и так еле держат. Договориться? Ага… договоришься тут…». Ваське мигом представилось, как посмеивается ехидно в своей яме убитый им утром батюшка. «Фиг тебе!» – харкнул он под ноги и, надеясь выиграть хоть каплю времени, заблажил, давая понять поджидающим его хмурым теням, что он упившаяся до чертей «сладкая булочка» и брать такого можно голыми руками: