Васька снова сплюнул, на этот раз зло, сердясь на собственную недальновидность. Порылся за пазухой, нащупал лист с описью недавно изъятого и извлек его на свет божий, высоко задрав руку, как бы показывая толпе «Вот! Не просто так! Есть бумага!».

Бабы, при виде мятого листка, внезапно осознав серьезность происходящего, заголосили чуть смелее, но все еще нудно и осторожно.

Васька зыркнул на дур исподлобья и что было силы гаркнул:

– Цыц! Развели тут нюни!

Удовлетворенный гробовой тишиной, кивнул головой, как бы позволяя самому себе продолжать, вперился в бумажку с описью и важным тоном начал придумывать на ходу должный бы быть там текст:

– Значится, так! Приказ! От революционного комитета имени рабочих и крестьян и всего передового пролетариата Полоцкой губернии! За разложение и контрреволюционную агитацию, а также… за это… – Васька приблизил листок к самым глазам, усиленно делая вид, что плохо видит. – А! За опиум для народа! Поп Филипп приговаривается к исключительной мере революционной справедливости, то есть расстрелу! Произвести немедленно!

Васька вздохнул и от греха подальше убрал листик обратно за пазуху.

Поп, еще не веря, что все это происходит с ним не в кошмарном сне, попытался перекреститься, но Юзик с Митяем крепко повисли на его руках.

Повисла тягостная пауза. Васька, корешками волос почувствовавший, что промедление вот-вот обернется серьезной бедой для него самого, ловким движением выхватил болтающийся в кармане наган, взвел его и тут же, не думая, приставив дуло к широкому лбу священника, нажал на курок.

Выстрела Каплицын, как ни странно, не услышал. Видел лишь, как во лбу попа образовалась аккуратная красная дырочка, как осело на прибрежный песок дородное тело, а кусочки озерной желтоватой пены, зашевелились, словно живые, в густой раздуваемой ветром седой бороде покойника.

Так бы и стоял, опешив от наглости собственного поступка, если б не подошла к нему Ганна и не плюнула смачно прямо в глаза. Васька молча утерся, сплюнул вслед удаляющейся с гордо поднятой головой жене, пошевелил губами, будто пережевывая оскорбление и, собравшись с духом, почти жалостно проблеял:

– Расходимся, товарищи… Экзекуция, это самое, закончена… – Васька понял вдруг, что круто облажался с этой экзекуцией, что теперь ненависть этих молчащих людей, как подземный ручей, будет сочиться, пока не найдет выход, и что всего этого можно было избежать, если бы не его собственная дурость. Глаза тут же застила прихлынувшая кровавая ярость:

– Прошу покинуть! Расходимся, мля! Хули вытаращились?! Пошли вон отсюда! Бараны!