Народ, согнанный по приказу начальства в лице Васьки Каплицына, покорно пригибался под напором ветра, разносящего по воздуху желтоватые комки озерной пены.

Васька хмурился, сплевывал на песчаник, втайне проклиная образовавшуюся ни с того ни с сего обильную слюну, нервно дергал щуплыми плечиками, понимая, что все его прежние грешки и подлянки – ничто перед тем, что предстояло натворить сейчас. По войне помнил, что кровь людская не водица, а тут предстояло убить показательно невинного старика, крестившего треть деревни и отпустившего грехи все той же трети. Убить – означало завести многочисленных врагов и ненавистников, не убить – погибнуть самому по распоряжению жуткого РВС.

Утешал себя тем, что страх, наведенный на этот покладистый и хитрый народец показательным расстрелом попа, заставит всех притаиться и не лезть на рожон против новой власти. Из века в век такое тут было, и ничего, проглатывали обиду и ненависть, да и жили себе дальше, не помышляя расквитаться с теми, за кем сила.

Васька усмехнулся своим мыслям и снова сплюнул. Так и есть, нечего бояться: народец забит, запуган, раздавлен и растерян. Веками шла кровавая прополка этого заповедного огородика от особо буйных и умных, так что «все пучком»: послушные да хитрые бузить не станут, поплачут, посморкаются слезливо в пазуху друг дружке и перетерпят в очередной раз, перекрестившись украдкой: «…а может, так и надо? …абы не я».

Дородный отец Филипп натянул поглубже обтрепанную скуфейку, пытаясь защитить лысину от холодных брызг. В накинутом на плечи чьей-то сердобольной рукой мохнатом козьего пуха платке моргал подслеповатыми выцветшими глазками совершенно по-ребячьи, не понимая пока, с чего бы к его персоне такое пристальное внимание, но, уже предчувствуя нехорошее, крестился, проговаривая одними губами защитную молитву.

Бабы тихонько подвывали и тоже крестились. Мужики пялились в землю и играли желваками, не в силах смотреть друг на дружку, проклиная себя за робость, окатившую такие вспыльчивые порой сердца ледяной волной страха.

Васька вдруг с ужасом осознал, что не подготовился как следует. Получались форменный произвол и махновщина, а надо было б соблюсти присущие моменту формальности, превращающие убийство невинного в акт революционной справедливости и возмездия.

Васька замер и, не зная, что делать, судорожно соображал, как выпутаться из сложной ситуации. Подручные, верные паскудники Юзик и Митяй, нервно переминались с ноги на ногу, поглядывали нетерпеливо на начальника и в порыве ненужного сейчас рвения, чтоб как-то унять напряжение, дергали несчастного отца Филиппа за рукава исподней рубахи.