– Они бежали в страхе, – признал Люциан. – У тебя могучий рев.

Их взгляды встретились, и наступил один из тех моментов, когда люди смотрят друг другу прямо в душу и видят все насквозь. У Люциана подогнулись ноги, но старый рефлекс помог устоять, воздвигнув перед слабостью ледяную стену.

* * *

В тот вечер в гостинице «Бремор» Люциан убедил ее попробовать виски «Ройял Локнагар» и, когда Хэтти захмелела, отвел на второй этаж в номер, перенес на руках через порог и уложил на бугристую кровать. Он не заставил ее кричать. Он любил ее долго, нежно и держал так крепко, что каждый дюйм его горячей кожи прижимался к ней, в то время как он скользил в нее и выходил, заставляя умирать от желания. Хэтти провела руками по его спине, привлекая еще ближе, в глазах мужа вспыхнул дикий блеск, и он целовал ее до тех пор, пока она не перестала чувствовала, слышать, осязать что-либо, кроме него… Она вскрикнула от сладостного облегчения, и волны ее оргазма обвились вокруг Люциана в бесконечном ленивом танце. Внезапно он резко отстранился и со стоном кончил ей на живот, несколько смутив Хэтти.

Потом он вытянулся рядом, лежа на боку, и очерчивал заскорузлым пальцем неспешные круги вокруг ее пупка.

– Твой животик – самое мягкое, что мне довелось трогать.

Она подняла голову в приятной истоме.

– Мягче шелка?

– Да. Мягкий, словно мука.

– Как романтично.

Лицо его стало серьезным.

– Мальчишкой я совал пальцы в муку, когда женщины пекли хлеб, просто потому, что она мягкая, как шепот. Но твой животик… – Он слегка надавил, погрузив пальцы в податливую ямку.

– Пекли хлеб, – слабым голосом повторила Хэтти. – Иногда мне кажется, что ты смотришь на меня, как на кушанье.

Глаза его потемнели.

– Мне приходилось голодать, – признался Люциан. – Ты даже не представляешь, как я изголодался по тебе.

Когда он говорил такие вещи, ей немедленно хотелось снова заняться с ним любовью. Хэтти чувствовала, что именно этим они сейчас и занимаются, хотя слово «любовь» вызывало у нее тревогу. Люциан до сих пор не сказал, что любит, и этот факт угрожал ее блаженству, как враг, идущий на приступ.

Она коснулась прохладного, гладкого живота.

– Почему ты закончил сюда?

– Если я буду делать это в тебя, – сонным голосом пояснил Люциан, – то довольно скоро ты зачнешь ребенка.

Мысль о том, что она округлится и будет носить под сердцем дитя, принесла неожиданное, глубокое удовлетворение – то примитивное чувство, которое не поддается логике и живет исключительно в теле. Когда голова заработала снова, в груди защемило. Дитя привяжет ее к нему накрепко. У Хэтти перехватило дыхание.