Эллен повторяла день ото дня: «Будь тверда, но вежлива с теми, кто ниже тебя, особенно с неграми». Да если быть вежливой, негры так и просидят весь день на кухне, судача о добрых старых временах, когда от домашних слуг не требовали делать работу полевых негров.

«Люби своих сестер, заботься о них, – говорила Эллен. – Будь отзывчивой к страждущим. Проявляй чуткость к тем, кто в беде и в печали».

Не может она сейчас любить своих сестер. Они просто лежат тяжким грузом на ее плечах, и все. А что касается заботы о них, то разве она не моет их, не расчесывает им волосы, не добывает им пропитание, вышагивая каждый день целые мили в поисках овощей? Разве не выучилась она доить корову, несмотря даже на то, что сердце сразу уходит в пятки, как только этот страшный зверь мотнет рогами в ее сторону? А что до того, чтобы быть к ним чуткой и добренькой, так это напрасная трата времени. Поведешь себя с ними с излишней мягкостью, они так и будут валяться в постели, а ей нужно поставить их на ноги как можно скорее, чтобы иметь еще четыре руки себе в помощь.

Поправлялись они медленно и по-прежнему лежали, тощие и вялые, в своей постели. Пока они были без сознания, мир переменился. Пришли и ушли янки, исчезли негры, умерла мать. Три события, которые просто в голове не укладывались. Невозможно поверить. Иногда им казалось, что они все еще в бреду и ничего такого на самом деле не было. Ну конечно: вон Скарлетт совсем другая, а так не бывает. Когда она нависала над изножьем кровати и перечисляла работы, которые, по ее представлениям, им предстоит выполнять, как только поправятся, сестры смотрели на нее, словно перед ними возник домовой. А рабы? То, что у них нет больше целой сотни рабов для такой работы, было выше их понимания. Равно как и то, что кто-то из дам О’Хара будет заниматься ручным трудом.

– Но послушай, сестра, – говорила Кэррин, и ее милое детское личико дурнело от ужаса. – Я не могу наколоть щепок для растопки! Я себе руки загублю!

– Полюбуйся на мои, – отвечала Скарлетт с устрашающей улыбкой и протягивала ей свои стертые, заскорузлые ладони.

– По-моему, ты противная и злая, раз говоришь так с малышкой и со мной! – кричала Сьюлен. – По-моему, ты все врешь и нарочно стараешься нас запугать! Если бы мама была здесь, она бы ни за что не позволила тебе разговаривать с нами таким образом. Колоть лучину, подумать только!

Сьюлен смотрела на старшую сестру, почти не скрывая отвращения, пребывая в твердом убеждении, что Скарлетт так ведет себя исключительно для того, чтобы с ними поссориться. Она, Сьюлен, чуть не умерла, она потеряла мать, она одинока и всего боится, естественно, ей хочется, чтобы ее пожалели, понянчились с ней и все прочее. А Скарлетт вместо этого каждый день смотрит на них через спинку кровати, оценивая сдвиги к лучшему в их состоянии, и с каким-то новым, злым блеском в длинных зеленых глазищах говорит, чтобы они готовились застилать постель, стряпать еду, таскать воду ведрами из колодца и колоть дрова на растопку. И вид у нее такой, будто ей доставляет удовольствие произносить подобные слова. Ужас!