Скарлетт заметила, что ребенок начал избегать ее, но поделать ничего не могла, хотя в редкие минуты, когда бесконечные домашние обязанности давали ей возможность над этим задуматься, сей факт повергал ее в тревогу и беспокойство. Уж пусть бы лучше держался за ее юбки! Она оскорбилась, узнав, что его убежищем стала постель Мелани, что он там преспокойно играет в те игры, которые изобретает Мелани, и слушает, как она рассказывает ему разные истории. Уэйд обожал «тетю»: у нее такой нежный голос, она всегда улыбается и никогда не скажет: «Тихо ты, Уэйд! У меня голова от тебя раскалывается!» или «Перестань ерзать, Уэйд, ради всего святого!».

У Скарлетт не было ни времени, ни душевного порыва приласкать его, повозиться с ним, но, раз это делает Мелани, ее одолела ревность. Однажды, когда она зашла к Мелани, малыш стоял на голове в тетиной постели. Испугавшись матери, он свалился на Мелани, и Скарлетт его шлепнула:

– Ты разве не знаешь, что нельзя прыгать по тетиной кровати и беспокоить больного человека? Марш отсюда, беги играть во двор и не смей сюда больше заходить!

Но Мелани подняла свою слабенькую руку и притянула к себе готового разрыдаться ребенка:

– Ну, ничего, Уэйд, ничего. Ты ведь не нарочно, ты же не хотел на меня падать, правда? Он мне не докучает, Скарлетт. Прошу, позволь ему побыть со мной. Позволь мне заниматься с ним. Это единственное, что я могу делать, пока не поправлюсь, а у тебя и без того забот предостаточно.

– Не глупи, Мелли, – отрезала Скарлетт. – Ты нездорова, и до поправки далеко, а если еще Уэйд будет падать тебе на живот, то совсем не хорошо. А ты, Уэйд, знай: если я еще хоть раз застану тебя на тетиной кровати, я тебя выпорю. И перестань хлюпать носом, вечно ты хлюпаешь. Старайся быть мужчиной.

Плачущий Уэйд убежал прятаться под домом. Мелани прикусила губу, на глазах у нее выступили слезы. Стоявшая в холле Мамми, свидетельница этой сцены, насупилась и тяжело вздохнула. Но никто в те дни не противоречил Скарлетт. Все боялись ее резкости, все страшились того нового существа, что ходит в ее телесной оболочке.

Скарлетт стала верховным правителем «Тары», и заложенные в ее натуре инстинкты задиры, задаваки, стремящейся всюду быть первой и всех подавлять, теперь проявились открыто – что и случается обычно с людьми, внезапно поднявшимися к власти. Не то чтобы она по природе была недоброй. Эта жесткая повадка появилась от неуверенности в себе: она опасалась, что другие догадаются о ее несоответствии этой роли и откажутся подчиниться ее авторитету. Кроме того, тут была некая прелесть – покрикивать на людей и знать, что они тебя боятся. Скарлетт находила, что это дает разрядку ее перенапряженным нервам. Она не осталась слепа к тому факту, что личность ее переменилась. Порой от ее суровых приказов у Порка выпячивалась губа, что означало крайнее неодобрение, а Мамми бормотала себе под нос, но так, чтобы Скарлетт слышала: «Тут у нас кое-кто скачет чересчур высоко, заносится больно». Тогда она спрашивала себя недоуменно: куда подевались ее хорошие манеры? Вся обходительность, благородство и мягкость, которые Эллен силилась привить ей, опали с нее в один миг, как облетает листва с деревьев после первого же холодного осеннего ветра.