А Скарлетт действительно находила в этом удовольствие. Она изводила сестер и держала в страхе негров не только потому, что от непрерывных хлопот, усталости и нервотрепки не имела сил вести себя иначе, но и потому еще, что это помогало ей отвлечься от собственной горькой боли: ведь все, все, что говорила ей мать о жизни, оказалось неверно.

Ничего из уроков матери не имело теперь ровно никакой ценности, и Скарлетт не понимала почему. Ей не приходило в голову, что Эллен не могла предвидеть падения цивилизации, в которой растила своих дочерей, не могла предугадать заранее, что исчезнут и само общество, и место в нем, предназначенное для них, а прекрасная их подготовка не пригодится вовсе. Скарлетт не приходило на ум, что для Эллен перспектива грядущих лет представлялась в обратном отражении ее собственной налаженной жизни, размеренной и бессобытийной. Потому мать и учила ее быть мягкой и учтивой, приветливой и отзывчивой, честной, правдивой, скромной и доброй. Жизнь благосклонна к женщинам, усвоившим эти уроки, говорила Эллен.

Скарлетт думала в отчаянии: «Нет и нет! Ничего из того, чему она меня учила, мне не поможет! Что хорошего дадут мне теперь доброта и любезность? Что ценного в мягкости и благородстве? Уж лучше б я научилась пахать землю и собирать хлопок, как негр. О, мама, ты была не права!»

Она не предавалась размышлениям о том, что упорядоченный мир Эллен ушел навсегда, а место его занял мир грубой силы, мир, в котором все стандарты, все ценности переменились полностью. Она только одно понимала, или думала, что понимает: ее мать была не права, и стремительно менялась, чтобы встретить этот новый мир, к которому она не была подготовлена.

Не изменились лишь ее чувства по отношению к «Таре». Ни разу не было, чтобы при виде вольготно расположившегося на холме белого просторного дома сердце не переполнялось любовью и радостью возвращения в свое гнездо – даже если она шла полями, усталая и разбитая. И когда бы ни посмотрела она в окно на зеленые пастбища и красные поля, на заросли в низине и высокий стройный лес над рекой – ее охватывало ощущение необыкновенной красоты. Любовь к этому краю, к череде полого раскатившихся холмов, к великолепной этой земле, переливающейся всеми оттенками красного – от крови до граната, от пыльной черепицы до яркой киновари, к земле, волшебным образом прорастающей зелеными кустами с белыми звездами пушистых коробочек, – эта любовь была частью Скарлетт, незыблемой и неизменной, вопреки всем прочим переменам. Такой земли нет больше нигде в целом свете.