– Ну, есть что-нибудь? – выяснял сержант.

– Одна свинья да курей и уток несколько штук. Кукурузы чуток, ямса и гороха. Да ведь та дикая кошка, мы же видели, которая летела на лошади как бешеная, вот она и подняла тревогу, будьте уверены.

– Рядовой Пол Ривер, ну?

– Тут особо не поживиться, серж. Захватили одни объедки. Надо двигать дальше, пока всю округу о нас не оповестили.

– А под коптильней не ковырнули? Там обычно прячут-то.

– Так нет никакой коптильни.

– А в хижинах у негров порылись?

– Нет там ничего, один хлопок, мы его подпалили.

На один краткий миг перед Скарлетт встала череда жарких дней на хлопковом поле, адски заломило в пояснице, заныли глубокие рубцы на плечах. И все псу под хвост. Пропал хлопок.

– А у вас, я смотрю, не слишком много добра-то, а, леди? А если по-честному?

– Ваша армия тут уже побывала до вас, – произнесла Скарлетт невозмутимо.

– Факт. Мы были в этих краях в сентябре, я и забыл, – сказал один солдат; он вертел в пальцах какую-то штучку.

Скарлетт присмотрелась. Золотой наперсток Эллен! Как часто завораживало ее это поблескивающее мелькание на тонкой руке Эллен! Маленькая вещица вызвала целый вал мучительных воспоминаний. Эллен, ее дивные, искусные, всеисцеляющие руки… А теперь он лежит в чужой руке, заскорузлой и грязной, и скоро отправится на Север, там его наденет женщина янки, которая любит красоваться в краденых вещах. Наперсток Эллен!

Скарлетт низко опустила голову, чтобы врагу не видно было, что она плачет. Слезы медленно капали на младенца. Все расплывалось перед глазами – кажется, они идут к дверям? Вот сержант отдает команды – громко, грубо, отрывисто. Да, они уходят, «Тара» уцелела, но Скарлетт не могла даже порадоваться – такую боль причинило ей воспоминание об Эллен.

Сабли позвякивают в ножнах, кони перебирают копытами… Но и эти звуки не принесли большого облегчения. Она стояла, внезапно обессилевшая, вялая, бесчувственная после пережитого напряжения, а орда грабителей удалялась по кедровой аллее, увозя награбленное добро: одежду, одеяла, картины, продукты, кур и уток. И свинью.

В носу засвербело от дыма. Она обернулась: пытаться спасти хлопок – бессмысленно, и сил нет совершенно. В открытые окна столовой видно было, как от негритянского квартала лениво плывет дым. Это улетучивается их хлопок. Улетучиваются налоговые деньги, а отчасти и те средства, что должны были помочь им худо-бедно перезимовать. И ничего она не может с этим поделать, кроме как наблюдать. Она видела раньше, как горит хлопок, и знала, что потушить такой пожар очень трудно, даже мужчинам. Слава богу, что хоть негритянский квартал далеко от дома! Слава богу, что нет ветра, а то бы искры несло к ним на крышу.