ЕДИНСТВЕННАЯ ПРИЧИНА, по которой прерия остается прерией, – это огонь. Без регулярных пожаров прерия бы постепенно исчезла. Деревья бы вытеснили траву – особенно тополь, чьи пушистые семена разносятся канзасским ветром на многие мили. Тополь легко укореняется и быстро растет, прибавляя по восемь футов в год, и цель этого биологического спринта в том, чтобы выжать из жизни все возможное до того, как придет следующий губительный пожар. А пожары приходят всегда, где-то между началом марта и концом августа, когда воздух дрожит от электрических разрядов и зарниц, когда от одного удара высушенная летней жарой трава может вспыхнуть адским пламенем, которое – в те времена, когда не было разделительных полос и пожарных служб – распространялось на миллионы акров. Тополю не пережить пожар; он открыт и уязвим, потому что основная его часть находится на поверхности. Но для бородача, чьи корни уходят на двадцать футов в землю, костер – это ерунда, просто стрижка, подравнивание, оздоравливающая подрезка. Можно сказать, что трава в прериях эволюционировала вместе с огнем, эволюционировала так, чтобы приспособиться к огню, и сделала это за счет того, что преимущественно прячется под землей, где она защищена, ограждена и невидима.

Так что стоит убрать огонь – и ландшафт прерий изменится. Тополя вытянутся в высоту, вязы начнут отбирать солнечный свет, трава под ними зачахнет и умрет, деревья разрастутся и размножатся, и так с годами, шаг за шагом, дерево за деревом, акр за акром, прерия преобразится.

Именно это случилось с ранчо Бейкеров.

Джек стоял у окна своей старой комнаты, того самого окна, откуда в детстве он часами смотрел на водовороты травы, расстилавшейся во все стороны. Теперь линию горизонта прерывали деревья. Поля, окружающие их старый белый дом, были усеяны деревьями, которые росли с особым наклоном, искривившись под давлением безжалостно гнобившего их ветра прерий. Лоуренс прекратил выжигать эти поля тридцать лет назад, во Флинт-Хиллс больше не бушевали пожары, и ранчо Бейкера мало-помалу превращалось в лес, идеально ровным прямоугольником возвышающийся посреди трав.

В последний раз, когда Джек был в этой комнате, ему было восемнадцать, и в руках он держал спортивную сумку с одеждой, старый «Полароид» сестры и печатную машинку матери. Он вышел из комнаты и из дома задолго до рассвета, и отец отвез его на старом зеленом «форде» на автовокзал «Грейхаунд» в Эмпории, где Джек сел на автобус-экспресс до Чикаго. Мать в то утро с ним не попрощалась – она молилась за его душу, но не хотела говорить с ним с глазу на глаз, потому что не одобряла его решение: он ехал вслед за Эвелин в Чикаго, он собирался стать художником, как и его старшая сестра, и Рут не могла с этим смириться. Эвелин была красивой и яркой, все ее любили, перед ней были открыты любые пути, но, по мнению Рут, она отказалась от всего в погоне за странной мечтой стать художницей. И даже не очень хорошей. Посредственная художница, еле-еле наскребающая на пропитание, без дома и семьи, вечно в разъездах – что это за жизнь? Рут не понимала, почему Джек хочет повторить самую большую ошибку своей сестры.