«Надо просто дать рисунку дышать», – советовала сестра, и, наверное, в этом и был весь Джек: он не давал ничему дышать. Он ничего не оставлял в покое. Он ничему не позволял развиваться и двигаться естественным путем, он пытался все проконтролировать и прогнуть под себя. Его сестра, напротив, смирилась с неизбежной непредсказуемостью жизни и окуналась в нее с головой: каждый год переезжала в какое-нибудь экзотическое место, всегда училась новому, никогда не знала, что будет дальше. Джек делал вид, что следует ее примеру, но на самом деле, переехав в Чикаго, он сразу же захотел постоянства, безопасности и контроля: он на первом же курсе нашел девушку, выработал художественный стиль и с тех пор ничего не менял. Для Джека брак и искусство не были связаны с поиском, развитием и ростом. Они больше походили на моментальные снимки, которые вклеиваются в альбом: это были экспонаты, сувениры, спрятанные под пленку. Он не давал им дышать.

Он уехал из Канзаса, потому что чувствовал себя чужим в своей семье, но так ли сильно он от них отличался? Его мать хотела, чтобы Лоуренс ее обожал, чтобы Эвелин была на нее похожа, чтобы Джек ею восторгался, отчаянно цеплялась за эти потребности и не замечала, что именно они-то и причиняют ей страдания и отвращают от нее людей.

Но разве Джек не делал то же самое? Он очень сильно нуждался в Элизабет, и эта потребность просто душила ее. Он так боялся потерять ее, что в их браке совсем не осталось воздуха.

Эвелин давным-давно пыталась преподать ему этот урок. Она сказала: «Если слишком сильно цепляться за то, что ты хочешь, упустишь то, что имеешь».

– Жаль, что мы не росли вместе, – сказал Джек памятнику, который сам придумал для своей сестры. Потом повернулся и направился обратно к машине. Наконец-то ему стало ясно, что делать со своим браком. Он должен последовать совету сестры. Он должен – хотя это пугало его до ужаса – отпустить этот брак. Вот что он решил тогда на пастбище, в тени нависающего дерева, когда сильный ветер дул ему прямо в лицо: пришло время отпустить Элизабет.

ЭТО БЫЛА НЕДЕЛЯ в середине осени – та неделя, когда Чикаго склонялся к зиме, когда на тротуары охапками падали побуревшие листья, с севера налетал холодный ветер, и в свежем сухом воздухе чувствовался запах приближающейся смены сезона, – когда в тихом квартале рядом с кампусом Де Поля в Линкольн-парке впервые за многие годы никто не входил в клинику «Велнесс» и не выходил из нее, а над дверью не было никакой вывески.

За время своего пребывания здесь «Велнесс» стала чем-то вроде местной диковинки. Стоматологов, физиотерапевтов и дерматологов, работавших неподалеку, озадачивало странное соседство с клиникой под невнятным названием, вывеска на которой менялась еженедельно, а иногда и ежедневно. Что там творится? Что за странные вещи происходят за матовым стеклом? Ходили слухи об экстравагантных, неслыханных методах лечения, но они никогда не подтверждались и не опровергались.