– Я не хочу, чтобы вы уходили, – проговорил он. Его гнев сменился тоской.

– Тогда я останусь, – прошептала я, и мы, прижавшись друг к другу, застыли у двери, дыша в унисон, резко вдыхая и шумно выдыхая.

Он потянул за ленту, которой были перевязаны мои волосы, и бросил ее на пол. Обхватил мою голову руками, зарылся пальцами в пряди волос, доходившие мне до плеч, и забрал их в кулаки.

Я не сопротивлялась. Не дышала. Не смела даже надеяться.

– Почему никто этого не видит? – бесстрастно спросил он, прижимаясь лбом к моему затылку.

– Не видит чего, генерал? – спросила я сдержанно. Спокойно. Будто ничего не происходило.

– Отчего никто не видит вас? – шепотом отвечал он. – Вас, Дебора. Вашу кожу. Глаза. Губы. Изгиб вашей шеи, мудрость ваших слов. Вы взрослая женщина. Отчего никто этого не замечает?

Он находился так близко. Пальцами и губами он касался моих волос, всем телом прижимался к моей спине, и я закрыла глаза, стараясь отыскать в себе силу, выставить оборону. Но нашла лишь горячее вожделение.

– Я не хочу, чтобы они увидели меня… чтобы увидели женщину, – прошептала я. – Я солдат Континентальной армии генерала Вашингтона и адъютант генерала.

– Что еще?

– Что вы хотите услышать, сэр?

Он набрал полную грудь воздуха, словно пытаясь собраться с силами, и выдохнул:

– Вы что-то чувствуете ко мне, Самсон?

Я не могла отрицать. Это чувство было здесь, между нами. В напряжении, которое я считала сродством душ. Во взаимопонимании, которое упрямо называла доверием. В задушевности, которая, как я себя убедила, зародилась благодаря перенесенным вместе страданиям и чудесному спасению. Это чувство свивалось клубком у меня в груди и горело в животе, и он о нем знал.

– Да, сэр. Я вас люблю.

Дрожь, пробежавшая по его телу, сотрясла и меня. Мое пересохшее горло будто смочили прохладной водой. Я с восторгом приняла облегчение, которое принесло мне это признание.

– Как чертовски смело.

Он выпустил мои волосы, и я развернулась к нему, подняла взгляд. Его глаза горели мукой и торжеством. Он прижался лбом к моему лбу, замер, словно стараясь изгнать меня из своих мыслей, но потом его губы отыскали мой рот.

Это было не нежное касание и не печать одобрения, наложенная на меня Нэтом. Мы не сжимали губ, не осторожничали. Мы кинулись в атаку, молниеносно, и никто из нас не задумывался, что я прежде никогда не участвовала в подобном бою. Наш поцелуй – если только его можно так назвать – был инстинктивным, животным, как первый крик новорожденного. Наши губы сражались, рты и тела вели отчаянный поединок, и мы задыхались, тянулись друг к другу, цеплялись, и склонялись, и гнулись, пока я не ударилась затылком о дверь.