– Вы все знаете, – парировал он.

Мне нравился жар его тела. Нравилось касаться его лица. Нравилось быть рядом, и я дотронулась языком до изгиба его губ, проверяя, понравится ли мне это. Тогда он принялся пробовать меня на вкус, так же, как я пробовала его, и его губы искали и упивались, а я перестала отмечать, какие еще открытия были мне уготованы, и вместе с ним отдалась поискам новых чудес.

Я верю, что нет ничего чувственнее поцелуя. С ним не сравнится даже единение плоти, даже принесение брачных клятв. Когда соединяются губы, мало что можно скрыть, а я не хотела ничего больше скрывать. Только не от него.

Он сжал в кулаках ткань моей рубашки, и его пальцы скользнули под нее, затанцевали по нежной коже у меня на спине. Он опустил ладони мне на бедра, обхватил округлости ягодиц, потом провел большими пальцами по свободным от корсета грудям, но, когда я уже решила, что теперь мы опустимся на колени и отдадимся во власть все громче звучавшей в нас барабанной дроби плотского вожделения, генерал оторвался от моих губ, обхватил руками мои запястья, прижался шершавой щекой к моей щеке:

– Дебора, прошу. Прошу, помогите мне. Я не могу это сделать. Я не стану этого делать.

Я кивнула и отступила, повинуясь ему, пусть и вопреки собственному желанию, не понимая, чего именно он не мог сделать. Мы стояли в липкой тьме, тяжело дыша, словно продолжая борьбу, а потом он выпустил мои руки, и мы разошлись и улеглись каждый в своем углу. Но когда мы замерли, глядя в черную пустоту, чутко прислушиваясь друг к другу, я заговорила – так тихо, что гул заснувшего лагеря звучал громче моего шепота:

– Чего вы не можете сделать, сэр?

– Женщина, – взмолился он, – не называйте меня сэром. Не теперь.

Я проглотила «Да, сэр», уже готовое сорваться у меня с языка.

– Я не опрокину вас на спину и не овладею вами, как лагерной шлюхой, – признался он едва слышным голосом. – Этого я делать не стану.

Он хотел смутить меня, хотел наказать нас, и у него это почти получилось.

– Неужели и правда есть лагерные шлюхи? – спросила я.

– Есть. Вы не участвовали в операциях, в которых могли бы с ними столкнуться. Марш до Йорктауна был быстрым. К тому же вы состоите в легкой пехоте, а она всегда идет впереди. Шлюхи тащатся сзади. Откровенно говоря, я тревожусь, что с ними станет, когда все это закончится. Война тянется так долго, что уже стала для них образом жизни. У некоторых из них есть дети шести-семи лет. И они тоже следуют за армией. Им не к чему и некуда возвращаться.

– Как и мне, – прошептала я. – Пожалуй, я тоже уже стала лагерной шлюхой.