Я заряжала ружье, разрывая зубами бумажные гильзы, легко выполняя привычные движения: высыпала порох, вслед за ним отправляла пулю и проталкивала ее внутрь дула шомполом; каждая демонстрация моих солдатских навыков вызывала жидкие аплодисменты. После этого я, чеканя шаг, уходила со сцены, но вскоре возвращалась, переодевшись в Дебору Самсон – жену генерала, с собранными на макушке волосами, в платье, подчеркивавшем женственность моей фигуры. Но я возвращалась с ружьем в руках, и публике это нравилось.

Я всегда начинала лекцию одинаково и всегда стояла на сцене одна.

– Мы сражаемся не за того, у кого есть все и кто жаждет большего, но за того, у кого ничего нет. – Эти слова вдохновили меня, и я по-прежнему верила в них. – Нигде на земле ни мужчина, ни женщина, рожденные в определенных обстоятельствах, не могут надеяться на то, чтобы раз и навсегда вырваться из них. Наши судьбы предопределены с того мгновения, когда мы поселяемся в чреве матери, с момента, когда делаем первый вдох. Но все же, возможно, здесь, в нашей стране, мы сумеем это изменить.

Мы побывали и в Мидлборо.

В старой церкви, где прежде служил преподобный Конант, мне позволили выступить с кафедры – поистине революционное событие. Третья баптистская церковь тоже пригласила меня, не желая уступать своему конкуренту, – в обеих я прочла по две лекции. Все четыре выступления собирали полный зал, люди приезжали даже из Плимптона и Тонтона, хотя отнеслись ко мне скорее как к диковинке, чем к любимому детищу.

Пришли миссис Томас и Бенджамин. Дьякон умер, а миссис Томас стала еще меньше, чем прежде. Ее темные волосы поседели, но карие глаза глядели так же, как раньше. Когда я после лекции подошла к ней, она притянула меня к себе и положила голову мне на грудь, будто я была матерью, а она – ребенком. Время умеет менять эти роли местами.

– Ох, Дебора. Ох, моя дорогая девочка. Я скучала по тебе. Как же я по тебе скучала. Ты ведь сможешь поехать с нами домой, поужинать или хотя бы выпить чаю с хлебом и вареньем?

Мы договорились, что я приеду завтра, к обеду, перед отъездом в Бостон. Весь день я показывала Джону ферму и поля, прежде бывшие моим утешением и моей клеткой.

– Эта комнатка еще меньше, чем ваша каморка в Красном доме, – тихо заметил он, оглядев крошечное пространство, которое мне повезло получить в свое распоряжение.

Теперь я понимала, какой удачей это было. Я была счастливицей.

После того как я ушла, комнатку использовали, и в ней не осталось ничего моего, но стоило мне закрыть глаза и сделать глубокий вдох, как мне снова было двенадцать и я писала письма при свете свечи.