Он отшатнулся, будто я ударила его, но я продолжала. Мне необходимо было сказать ему все. Так много, что, если бы я не заговорила об этом теперь, могла бы броситься в воду в порту и позволить юбкам увлечь меня на дно.

– Вы знаете о моем происхождении.

– Уильям Брэдфорд, Майлз Стэндиш, Джон Олден, – послушно повторил он.

Наши дети тоже знали мою родословную. Я чувствовала, что обязана рассказать им об этом ради своей матери.

– Да. Порой я задумываюсь, знает ли Уильям Брэдфорд меня так же хорошо, как я знаю его. Думаю, что да. Всякая душа, которая когда-либо рождалась на свет, – это ниточка в огромной сети, но его ниточка связана с моей.

– В огромной сети, – тихо повторил он. – Да, я тоже так считаю.

– Но чаще всего я думаю вовсе не о Уильяме Брэдфорде. А о ней.

– О ком?

Его вопрос прозвучал мягко. Он замер, ожидая ответа.

– О его первой жене. Дороти.

– О вашей бабке.

– Нет. Я никак с ней не связана. По крайней мере, не кровно. Но я все время о ней думаю.

– Она бросилась в море с борта корабля, – проговорил он, вспомнив. – Это она потеряла надежду.

– Да. Мы потомки его второй жены, Элис, вдовы с двумя детьми, прибывшей в Плимутскую бухту в 1623 году. Она родила Уильяму Брэдфорду троих детей. Один из них, Джозеф, – мой предок. Но снится мне Дороти. Она преследует меня. Она плачет и просит прощения у своего сына Джона. Я плачу и прошу прощения у своего мужа Джона. Но теперь меня преследует еще и моя мать.

– Почему? – спросил он, утирая слезы, которые наконец прорвались наружу и потекли у меня по щекам.

Я склонила голову и расплакалась, но это был не тихий плач отчаяния, не плач от боли, причиненной пулей, которая застряла у меня в теле. Это была даже не скорбь, вызванная смертью, и не стремление выжить. Я не понимала, что это, но слезы рвались откуда-то из глубины, из моего источника скорбей, из колодца, который, как мне казалось, давно высох.

– Дебора. Дебора, – простонал Джон, прижимая меня к себе. – Тсс. Перестаньте. Я не могу этого вынести. – В его сдавленных словах звучали слезы.

Я редко плакала, и он не знал, что делать. А я долго не могла успокоиться и объяснить ему.

– Я ненавидела свою мать. Презирала ее. Но теперь вижу, что многое в ней заслуживает восхищения. Она не оставила нас, не бросилась в море, хотя могла бы. Но для этого она была слишком горда. Она очень гордилась своим наследием. Мне только недавно пришло в голову, что мать так превозносила прошлое оттого, что настоящее не давало ей причин для гордости.