Но, похоже, всё изменилось только для меня. Для него — продолжает идти, как шло. Тем более, секса у нас пока не было, и эту тему мы не поднимали, так почему бы и дальше не трахать Камилу.

И мне бы вчера нежно открыть дверь ногой и положить этому конец.

Но что я скажу? Хватит, мне надоело? Хочу его назад? Это мой муж и я сама буду его трахать? А если без шуток? Что мне больше не всё равно? Что мне больно, что я… люблю мужа?

Нет, слишком рано, наверное, называть это любовью. Как человека, что лишь отходит от глубокой анестезии, рано спрашивать, как дела.

Я подняла глаза на Ройтмана.

Кто бы мог подумать, что однажды я его разлюблю.

Не на словах, а всей душой.

Перестану желать эти губы, сейчас обиженно надутые. Умирать от этих синих глаз, конечно, отливающих зеленью, ведь он сидел в кресле с синей обивкой.

Нет, он не стал хуже, не потерял свою острую неотразимую привлекательность, скорее наоборот, стал ещё интереснее, но мне теперь нравилось другое. Спокойная, сдержанная мужественность мужчины, которому ничего не нужно доказывать, особенно свою ценность.

Определённо мне нужно было «умереть», сбежать, встретить Диму, глотнуть свежего воздуха, чтобы оценить то, что и так принадлежало мне — жизнь, в которой так много интересного, дом, который я так любила, и мужчину, что так долго был рядом.

И хоть Ройтману я наврала, занималась я не галереей, но этим делиться я с ним не хотела.

Это моё. И это то, что я хотела сделать сама и хотела всей душой.

16

16

А хотела я построить Диме дом.

Сделать для него что-то хорошее. Нужное. Важное.

Денег у меня было с лихвой, его план я тоже сфотографировала. Нашла компанию, в которой Дима заказывал проект. Дизайнера, с которым работал.

Самое сложное было придумать, под каким предлогом построить человеку дом, чтобы ему не пришлось потратить ни копейки. Ещё сложнее, чтобы он при этом не узнал, что это сделала я.