– Как ни крути, а поэзия всегда гораздо дороже прозы, – философски заметил Висенте.

– Ясное дело.

– А тебе удалось познакомиться с Мильяном? – наивно спросил Висенте.

– Я видел его раз пять, на авторских встречах с читателями. На одном таком вечере мне удалось с ним поговорить, и я надеялся на новые беседы, но он внезапно умер.

– В 2006 году.

– Точно.

– Ты скучал по этой книге?

Гонсало ответил утвердительно, но при этом покривил душой. Он ни разу не перечитывал Мильяна. А вот Эмили Дикинсон – да, и это было несправедливо. После того как он подражал обоим поэтам и стыдился этого, Гонсало как бы наказал Мильяна, но не Эмили Дикинсон.

Гонсало и Висенте провели в кафе еще около часа, беседуя о чилийской поэзии и попивая «эспрессо». Иногда их разговор походил на общение малознакомых людей во время первой встречи. Но молчание не было неудобным, видимо, потому, что на столике перед ними лежали книги. Время от времени Висенте перечитывал то или иное стихотворение, а потом наугад открыл «Волшебную гору» и прочел:

«Тяжелобольной, которому едва можно было дать двадцать лет, уже лысоватый, уже седеющий, с восковым измученным лицом, большерукий… большеносый, ушастый, был тронут чуть не до слез и горячо благодарил за участие и развлечение…»[60]

Фрагмент понравился Висенте, и он вознамерился прочесть весь роман, начав уже завтра, но пока не решил, как именно он будет это делать – лежа в постели в пижаме или во дворике, за первым кофе. Этот вопрос отвлек его, словно ответ надо было дать немедленно. Затем они пустились в обратный путь, как будто возвращаясь в университет после слишком долгой перемены. Двигались без четкого маршрута, и им стало казаться, что встреча подходит к концу, когда Висенте начал рассказывать свою историю с Прю, начиная от той первой встречи с ней – и до самой развязки, хотя и не упомянул о том, как застал Карлу и Леона за половым актом. Растерянный Гонсало не знал, что на это сказать, но, как настоящий друг, попытался утешить Висенте.

– Ну и как там, в Нью-Йорке? – спросил Висенте тем же пренебрежительным тоном, каким только что спрашивал о встрече с Мильяном. Гонсало мог бы говорить о Нью-Йорке часами, но вовремя понял, что Висенте непременно свяжет его повествование с Прю и включит ее образ в сценки городской жизни. Он догадался, что парня интересует не сам Нью-Йорк, а Прю в Нью-Йорке. И вспомнил четверостишие Эрнесто Карденаля[61], такое сентиментальное и такое точное:

Висенте не знал этот стих и поблагодарил за него. Может, написать письмо Прю и приложить эти строки? Нет, лучше собственное творение, конечно. К тому же у него не было уверенности, что сочинение Карденаля здесь действительно подходит. И еще: ему пока и самому неизвестно, хочет ли он «флиртовать» с Прю, – какое смешное слово… Висенте уже несколько недель собирался написать ей, ведь письмо, которое она оставила ему, он перечитал раз сто. Но до сих пор не ответил.