Стихи были отправлены.

Мы с Мамой вышли под дождь. Мир казался таким, каким мы его оставили, — на Черч-Стрит трактор Мартина Шиэна остановился, загородив дорогу задними колесами, и Мартин как ни в чем не бывало сидел в кабине, разговаривая через окно с одним из Лихисов, Старым Томом, стоящим со своим велосипедом на перекрестке, ожидая, что подъедет еще кто-нибудь и можно будет ему сообщить, что движение прекращено; магазин «Centra» по-прежнему был открыт; Нуэла Кейси, прищурившись, вглядывалась куда-то в пустоту; Джон Пол Юстас делал свой обход от двери к двери, — но мы-то с Мамой знали, что мир уже не такой, как прежде. Мы шли домой, и воздух казался разреженным, как бывает, когда сердце переместилось вверх, в горло, и хочется верить, что Эмили, возможно, да, была права, и Надежда — Существо с Перьями, вылетающее из вас прямо сейчас. Перья появляются из вашего рта, ваши глаза круглые, как буквы «О», и вы смотрите, как Надежда поднимается над живыми изгородями и свисающими фуксиями, над верхушками деревьев, над линиями электропередачи и над дождем, пересекает поле Райанов, и Мейджора, и наше, и вот она уже направляется прямо в Лондон.

— Ты ведь не проговоришься? — спрашивает Мама и сама себе отвечает: — Знаю, что не проговоришься.

Мама отводит взгляд, и мы обе, маленькие и тихие, сближаемся так, как, возможно, никогда больше не сможем сблизиться в этой жизни.

Миссис Прендергаст намеревалась не говорить никому. Она сделала исключение для одного лишь Отца Типпа, потому что подумала, что поэзия находится в царстве молитв, а поскольку его сердце уже было набито до отказа тайнами и секретами, Отец Типп сказал своей экономке Орле Игэн — только ей одной, разумеется, — а Орла Игэн сказала одной только миссис Дэли, у которой мыла окна, полы и прочее по вторникам после обеда, и то только потому, что не смогла удержаться и не показать всем, что занимает особое место в доме священника, ну и потому, что хотелось поговорить о чем-нибудь еще, кроме грязи, «Dettol Flash» и «Windowlene»[663]. И вот, поскольку изумительное всегда в дефиците, а когда поделишься им, то возникает сияние, отражающееся на повседневности, то очень скоро в Фахе не осталось никого, кто не знал бы, что стихи Вергилия Суейна отправились в Лондон.

За исключением Вергилия Суейна.

Как я это вижу, все было проникновенно и душевно. Как говорит большой Том Демпси, ирландцы потрясающе хороши, когда нужно поделиться чем-то. А потому была не только первая реакция «Книга?» и универсальное продолжение «А я в ней есть?», но еще и застенчивая гордость, надежда, подобная молитве, и — среди взрослых — тихая, но широко распространенная радость, будто в нашем округе поэзия стала общинной.