— Ваше благородие, вы присядьте на лодку, а я пойду по своим делам похлопотать ненадолго.

Чингиз снова остался один. Он не сел на влажное днище, а прохаживался взад-вперед по мягкому песку и поглядывал на отпечатки своих сапог. Где ты, Канаш-жан? Где ты, мой Чокан? Может, с тобой и впрямь что-нибудь случилось?

…Чокан был жив и здоров. Но он провел ночь еще беспокойнее и необычней, чем его отец.

Когда он выбежал из курагинского шалаша, ему просто не терпелось скорее добежать до возка и схорониться там от комариных укусов, и уснуть, уснуть!..

Но все вышло иначе. Его так одолели комары, так беспощадно искусали, что он понял — от них не скрыться и в возке. Чокан метался. Комары залезали в ноздри, в рот, не давали ему дышать. Казалось, он вдыхал не воздух, а одну мошкару, сделавшую беднягу в свете полной луны своей единственной мишенью.

Бежать обратно в шалаш? Нет, там горько и дымно. У него до сих пор першило в горле. И потом там неприятные люди. Нет, в шалаше он ночевать не будет.

Отбиваясь от комаров, он растерянно думал: в Орде, в родном ауле было совсем не так. И вдруг он услышал звучавшую издалека казахскую песню, шум мужских и женских голосов, приглушавших трели сыбызги — пастушеской дудки из суходольного тростника. Там веселятся… Может, это той? А может, и шилдехана — праздник в честь рождения ребенка? Такие сборища всегда привлекали Чокана, и он побежал на песню, на голоса. Он побежал, огибая шалаши и лачуги, продолжая безуспешно воевать с комарами. Он слышал кроме приближавшейся песни неумолчный треск кузнечиков. Их было здесь столько же сколько мошкары.

Наблюдательный мальчик, он видел домики и лачуги, сооруженные преимущественно из камышовых связок. Были здесь и небольшие остроконечные шалаши, были четырехстенные домики с плоскими крышами — они напоминали сараи. Но весь поселок не производил впечатления обжитого, не залаяла ни одна собака, не перебежала дорогу ни одна кошка. Не мычали коровы, не слышалось ржанья коней. Чокан представлял себе так: где люди, там обязательно должны быть и животные. А тут — одно комарье, одни кузнечики.

Песня и шум голосов приближались, но они были дальше, чем предполагал вначале Чокан. Он запыхался, устал, пока наконец поравнялся с жильем, больше, похожим на стог сена, чем на дом. Впрочем, «стог» был тоже сложен из камыша. Чокан замедлил шаг, обошел вокруг, приметил вход. Он бы еще постоял, прислушался, что происходит внутри, но комары по-прежнему не давали покоя.

И Чокан шагнул в лачугу.

На улице было светло от луны, а здесь только тлели угольки в очаге. Темнота не мешала веселью. На сыбызге кто-то наигрывал уже не казахскую песню, а татарскую мелодию. Музыканту подпевали чуть хмельные мужские и женские голоса.