— Сейчас! — ответила женщина. — Только сделайте поярче огонь.

Освещенная камышовым пламенем женщина поднялась и пошла прямо на Чокана. Он тут же растянулся на полу и уткнул голову в сети. Женщина остановилась около него. Чокан раньше и не заметил, что рядом лежала мать с ребенком. Теперь Чокан хорошо слышал ее дыхание.

— Баршын! А, Баршын! — тронула женщина за плечо уснувшую мать. Она отозвалась не сразу, тихо и устало.

— Кто это меня будит? Что тебе надо?

— Это я, Акмантай. Беспокоиться мы, Баршын, стали. Притихли вы оба: и ты и твой малыш.

— Да комары закусали… И шум. Покормила его, запеленала, он и заснул. И я вместе с ним.

— Ну и пусть спит. Я уже всех накормила, сейчас помою посуду и тоже подремлю.

Женщина отошла. Мать повернулась на бок и снова негромко захрапела. Чокан уже не сомневался, что попал на шилдехану, бедную шилдехану в рыбацком поселке.

После еды и выпивки веселье угасло. Разговаривали вяло, вполголоса. Сказывалось утомление и самим праздником и дневной работой. Музыкант, что играл на сыбызге, был скорее всего татарином, долгое время жившим среди казахов. Издалека Чокан слышал казахскую песню, потом — татарские мелодии.

Чокан часто ездил с отцом и в станицы Сорок Холостяков и в Баглан, где было довольно много татар. Татарские баи в знак почета приглашали Чингиза в гости. Там пели песни под излюбленный свой инструмент — гармонь. Чокану нравились и татарская музыка и татарские песни. Пытаясь запомнить мелодии и слова, он часто тихо напевал их. А некоторые татарские песни он переиначивал на казахский лад. Чокан особенно пристрастился к одному четверостишию:

Чокан про себя пропел эти строки и на рыбацкой шилде-хане в такт сыбызге музыканта.

А сейчас, когда праздник шел на убыль, ему захотелось услышать казахскую песню. И, словно угадывая желание мальчика, дудочник сказал:

— Теперь слушайте казахскую музыку и подпевайте мне.

— Давай, давай казахскую, Танатар! — подхватили рыбаки.

Чокан так и не понял: Танатар — это имя или же рыбаки намекали на танатар — наступающий рассвет.

И снова зашумела шилдехана, зашумела перед затишьем, перед концом праздника.

Протяжная казахская мелодия заполонила всех. Чокан обратился в слух. Он так напрягся, что даже холодок пробегал по спине. Мальчик давно испытывал восторг от музыки. Ему доводилось слышать мелодии, исполнявшиеся на домбре, кобызе, даже свирели. Но сыбызгу он встретил впервые. Обыкновенный суходольный тростник, обтянутый с конца для прочности и верности звука тонкой оболочкой бычьего пищевода. Но у опытного вдохновенного музыканта тростник становился чудом. Домбра или кобыз — это соловей, слышный лишь в той роще, где он поет. Сыбызга — призывный клик лебедя. Он разносится по всей степи. Воображение подсказывало Чокану, что эта мелодия может долететь и до родного далекого Кусмуруна.