У хитроватого и сообразительного Терентьева глаз был наметанный. Заводя разговоры с чиновниками, останавливающимися в его доме, он сразу определял, кто перед ним: мелкая сошка или власть имущий. Мелкой сошкой пренебрегал а, того, кто позначительней, стремился уважить, завязать с ним связи. Авось да пригодятся! К казахам, которых тогда именовали киргизами, относился свысока. За долгие годы житья в степной станице он объезжал аулы стороной, и не было у него в степи ни одного приятеля — тамыра. А если и находился казах, желавший с ним сблизиться по тем или иным причинам, он брезгливо отворачивался. Тех же, кто, случалось, заходил к нему во двор, безбожно ругал и даже плетью замахивался. На старости лет он вконец зазнался. Даже казахов, пробившихся в чиновники или офицеры, даже именитых баев — и тех не жаловал. Холодно он обошелся и с Чингизом, когда тот однажды вынужден был воспользоваться его услугами.

У Терентьева была еще одна замашка — принимать надменный вид строгого блюстителя закона. Для него было истинным удовольствием долго перечитывать подорожную, затребовать официальную бумагу и потом старательно записывать все, что требуется по форме, в регистрационную книгу.

В станице он был одним из зажиточных людей. Не так чтобы очень богатых, но при полном достатке. Кроме четверки выездных лошадей и двух добротных возков у него было с полсотни овец, десяток дойных коров, пять-шесть волов для всяких черных работ. О птице — утках, гусях, курах — и говорить нечего: ее было вдоволь. Жил он в ладном четырехкомнатном доме. И тех, кто поважнее, мог угостить как следует, зная, что и они расщедрятся. Для других и самовара не ставил — не считал нужным.

Наши путники с первого взгляда ему не приглянулись, хотя он немного знал и того и другого. Придирчивый старик потребовал бумагу, а соответственная бумага оказалась только у Драгомирова. При Чингизе было только свидетельство, что он является старшим султаном Кусмурунского округа. Но Терентьев знал, что он уже не султан, а Чингиз имел неосторожность не очень деликатно сказать: «Я подполковник, а ты кто?». Этого было достаточно, чтобы раздражить Терентьева, чтобы довести его до приступа яростного стариковского упрямства.

— Нет разрешения на пользование, не в моей власти и дать, — уперся он на своем.

Словом, Драгомиров имеет право, а Чингиз — нет.

Начались нудные переговоры, завершившиеся в конце концов согласием. Теперь надо было выплатить подорожные — с каждого человека по пять копеек за версту. До Пресногорьковской — Ыстапа причиталось со всех трех около шести рублей. Мелочи как на грех не нашлось, а с десятирублевки Терентьев не находил сдачи. Словом, опять начались мелкие препирательства.