Его ум и сердце были заняты одной картиной — картиной маленького, тихого семейного круга, в котором усталая душа отдыхает после дневных трудов, — и в этом круге движется молодая женщина с тонкими чертами, нежными руками и чёрными, красноречивыми глазами.
И, опустив голову, он шёл дальше.
Глава двадцать четвёртая
Между старинной улицей Тампль и улицей Сен-Мартен проходит узкая и тёмная улица Гравилье: не очень длинная, обставленная высокими, мрачными и неправильными домами, в которых живут рабочие и мелкие фабриканты так называемых «articles de Paris»[60]. Дом № 44 о трёх этажах, с двумя тёмными дворами, отличается своей особой мрачностью даже в этой излишне неприветливой местности. В этом доме помещается булочная, и видна вывеска: fabricant de malles[61], Бернгейма, и fabricant de perles[62], Готье. В поздний час того же вечера, в который Жорж Лефранк оставил небольшое общество у мадам Ремон, к этому обыкновенно тихому дому на улице Гравилье подходили один за другим множество персон, большей частью поодиночке, иногда по двое и по трое, миновав первый двор и вступив во второй, они поворачивали вправо к тёмной лестнице в углу двора, которая вела в первый этаж заднего корпуса.
В обширной комнате этого корпуса постепенно собралось 50—60 человек различного возраста. Многие из них были одеты в синие блузы — обычный костюм парижских ремесленников; все были просто одеты, все были рабочие по различным ремесленным отраслям. В глубоком молчании слушали они доклад председателя, который сидел у стола в углу комнаты, вместе с тремя другими лицами. На столе стояли две зажжённые свечи, сзади стола находился ящик с книгами и бумагами, часть которых была разложена на столе.
Свечи слабо освещали большую комнату, оставляя в полутемноте большинство собравшихся, сидевших отчасти на стульях отчасти на деревянных скамейках, и только первые ряды у стола были освещены неровным колеблющимся светом.
Тут были мрачно-задумчивые резкие, выразительные лица, закалённые в борьбе с жизнью, с энергически сжатыми губами, со стремленьем разрешить проблемы, которые ежедневно возникали в этих головах, не привыкших к лёгкому и свободному мышлению.
Председателем этого общества, носившего название «Парижская секция международной ассоциации рабочих», был бронзовых дел мастер Толен. Он сидел на деревянном стуле посредине стола, покрытого бумагами и письмами. Из отложных воротничков рубашки, схваченной узеньким чёрным галстуком, выглядывало бледное умное лицо с задумчивым взором, который скользил по собравшимся пред ним личностям, но который своим выраженьем ясно говорил, что ум Толена был занят областью, открывавшейся его внутренним очам. Вся личность этого замечательного человека носила отпечаток философского идеализма, который стремится скорее решить великие и обширные проблемы будущего социального развития, чем практические вопросы настоящего времени. Рядом с Толеном сидел бронзовых дел рабочий Фрибург, менее замечательная личность, нежели первый — с резкими, умными чертами, но с тем идеалистическим выраженьем, которое замечается в лицах деятелей первого периода великой Революции. По другую сторону председателя сидел, наклонившись несколько вперёд, переплётчик Луи Варлен, с холодными, твёрдыми чертами и со строгими глазами, которые часто опускались и как будто смотрели из-под низу; тонкие губы были сжаты; вокруг них замечалась безмолвная улыбка, полная беспощадной иронии.