Она любила! Как должна была страдать она, когда Дадли говорил о красивых женщинах и в то же время не удостаивал и взглядом ее!.. А может быть, она была прекраснее, чем те, и во всяком случае, достойнее его любви. Теперь было вполне понятно ее самоотвержение; любовь придала ей исполинские силы и безумно смелую храбрость, ревность снабдила ее глазами аргуса, когда Екатерина заманивала его; любовь спасла его и их всех, так как без вмешательства Филли они попались бы Екатерине в подвалах и пали бы ее жертвой.

Сэррей не долго колебался. Здесь речь шла не о том, чтобы оказать услугу Дадли, а о том, чтобы спасти Филли. Гордый Уорвик мог только измучить несчастное создание, если бы когда-нибудь угадал биение ее сердца. Сэррей решил убить ее любовь, даже если бы это разбило ее сердце.

– Филли, – сказал он, – ты любишь Дадли. Не отрекайся от этого и не смотри так на меня! Я очень далек от того, чтобы смеяться над тобою, и предпочел бы утешить тебя. Но ты не знаешь Дадли; его обманчивая, блестящая внешность ослепила тебя. У Дадли лишь одна страсть, которой он всегда верен, – это тщеславие, и в его любви им руководит скорее последнее, чем его сердце. Последуй сегодня за ним, и ты убедишься в этом; я вовсе не желаю унижать его в твоих глазах, но хочу показать его таким, каков он есть. Понаблюдай за ним и ты увидишь, что он не раз даст тебе повод к ревности, так как я держу пари, что женщина, перед которой он сегодня преклонялся, завтра, после того как его тщеславие восторжествует, будет для него уже безразлична. Дадли верен в дружбе, но ветрен в любви. Вырви его из сердца, если это и разобьет его. Я сам попрошу Дадли взять тебя сегодня с собой. Это доставит тебе тяжелые, горькие минуты. Но с Божьей помощью освободит тебя от большого горя.

Филли схватила руку Сэррея и, прежде чем он успел помешать ей, поцеловала ее.

– Я знаю, что вы не желаете мне зла, и, откровенно говоря, была бы счастлива последовать вашему совету, – со слезами проговорила она, – но как можно приказать сердцу иначе мыслить и чувствовать, чем оно мыслит и чувствует? Не думайте, что то, что мучает меня, – ревность… Чем же была моя жизнь, как не самоотречением? Что я… чем я могу быть для него?.. Я не могу быть ни железным панцирем, оберегающим его грудь, ни верным псом, защищающим его! Но мне приятно томиться вблизи него, видеть его, бодрствовать над ним, так что он этого и не замечает, и доставлять ему радость и создавать уют в жизни… Я… да, я сама отвела бы его, если бы могла, в будуар герцогини, хотя бы он затем, улыбаясь, сказал мне: «Филли, тебе я должен быть благодарен за этот счастливый час». Но сегодня у меня дурное предчувствие, и оно не обманывает меня. Ведь я всегда возле него, все мои помыслы заняты им; им я дышу и угадываю каждое его движение, а потому меня не обманет пустое подозрение; ведь он – моя душа, бодрствующая над ним, а душа прозревает и вне пределов земного. Предостерегите его, помешайте ему! Заклинаю вас, помогите и, если он рассердится на вас, взвалите вину на меня!..