– Значит, он уехал? – уточнил Гас, и Джейн ответила: да, и уже давно. Вроде бы он теперь где-то в Европе, работает… в НАТО? Или в ООН? Она толком не помнит.

Гас пристыженно поблагодарил и хотел было повесить трубку, но Джейн проговорила:

– Кем надо быть, чтобы поступить так, как вы? Если вы всё знали, как могли написать такое письмо? – Но к праведному возмущению в голосе Джейн примешивалось что-то еще.

– Вы-то сами разве не написали такое же? – спросил Гас.

Ответом ему было молчание.

Ну что ж, сказал он себе, чью-то жизнь погубили, а чью-то спасли. Элис бросила пить большую часть своих препаратов – и изменилась до неузнаваемости. Она не то чтобы оказалась общительной и дружелюбной, но все же отныне жила полной жизнью, а не пряталась в темноте. Вскоре время, проведенное с Куртом, забылось, как скверный сон. Гас старался не произносить его имени, потому что Элис всегда замолкала и, видимо, оплакивала потерянные годы. В месяцы перед свадьбой Элис приободрилась, и Гас даже тешил себя надеждой, что Курт прав и вряд ли успел причинить ей сколь-нибудь серьезный вред. Ей просто нужен хороший мужчина.

Церемония бракосочетания была скромная, они расписались в мэрии и сразу уехали в свадебное путешествие в Италию. Той зимой Гасу предложили купить особняк на Верхней Главной, и он прилично потратился на ремонт. Вернувшись на родину, они сразу же и переехали, а старые дуплексы отошли другому факультету. Элис уверяла, что обожает их дом, но Гас понимал, что просторный особняк внушает ей робость, даже, пожалуй, страх. Ее смущало, что у них отдельные спальни, хотя Гас объяснил: это чтобы дела городские не будили ее среди ночи. Чуть погодя к ней вернулись былые тревоги. “Иногда на меня находит”, – отвечала Элис, когда Гас спрашивал, что с ней, почему она так волнуется. “Но ведь его больше нет”, – возражал Гас. Разве не Курт был первопричиной всех ее бед? И если не он, то кто же?

Той осенью – Гас преподавал последний год – ему позвонили из полиции кампуса. Элис ломилась к жильцам их старого дуплекса, видимо полагая, что по-прежнему там живет.

– Но ведь вы не мой муж, не так ли? – воскликнула она, когда Гас приехал за ней; судя по тону, Элис сомневалась не столько в том, что они женаты, сколько в том, соответствует ли Гас сложившимся у нее представлениям, каким должен быть муж.

Сегодня утром, когда Гас сидел на их с Элис скамье в парке “Сан-Суси”, больше всего его беспокоило то, о чем он не знал. Как, бишь, говорил Курт? Что если он, Гас, разыграет свои карты правильно, то в итоге получит всё, чего хочет? Так это он сам разыграл свои карты или все же их за него разыграл Курт? Когда Гас принимал решения, ему казалось, что делает это самостоятельно, теперь же он в этом сомневался. Надо отдать Курту должное: он слово сдержал и в Шуйлер-Спрингс не вернулся – по крайней мере, насколько знал Гас. Вряд ли Элис сегодня видела именно Курта. Вполне возможно, она вообще не видела никого. Когда его жена слетала с катушек, образы в голове становились для нее реальнее мира, который она воспринимала органами чувств. И Курт, пусть и отсутствующий, это подтверждал, а Гас по-прежнему верил, что больше они его не увидят. Еще Гас сомневался в том, правда ли Элис нужен всего лишь хороший мужчина. Сам-то он не хороший. Теперь он знал это наверняка. Он стремился не просто быть хорошим мужем, но и приносить Элис пользу, однако пока что она приносила и ему, и его карьере куда большую пользу, чем он ей. Люди чувствовали присущую Элис слабость и доброту, тянулись к ней – и ценили то, что Гас так заботится о жене. Каким-то странным образом подобное их отношение трансформировалось в голоса избирателей. Курт, разумеется, предвидел, что так и будет.