Они свернули на Франклин-стрит, освещенную в том месте, где на стене была нарисована красочная реклама виски «Сидар брук». Панчо по-прежнему держал Мартина за руку и говорил доверительно:

– Ты превзошел всю эту подрывную премудрость, и котелок у тебя варит. В том, что мы затеваем, место тебе всегда найдется… И потом, ты ведь приходил ко мне в тюрьму и не забыл Хено и его людей. Все знают тебе цену, инженер.

– Не все, – ответил Мартин.

– Ты на Сармьенто намекаешь?.. На его счет не беспокойся. Этот головорез на весь свет злобится, мы ему все поперек горла стали… Он бы и родным своим не улыбался, кабы они у него имелись. Однако против моей воли никогда не пойдет.

Вилья снова остановился, всматриваясь в Мартина совсем близко. Фонари, оставшиеся позади, еще освещали половину его лица под сомбреро.

– Веселей гляди, инженер. Если приехал в Эль-Пасо, значит было за чем.

– А мне больше некуда было ехать.

– Вот сказанул! Вся Европа готова тебя принять – захоти только. Мир огромен, и занятий в нем множество. Ты ведь не голодранец, умирающий с голоду.

– Я не о том…

– Да-да, понимаю… Я знаю, о чем ты.

Оконечность улицы тонула в темноте, и чем дальше уходили они от центра города, тем отчетливей виднелись звезды между домами. Из освещенных окон соседнего дома – не то бара, не то борделя – доносилась музыка.

– Ты наш.

Темнота скрыла скептическую усмешку Мартина.

– Не поручусь, что я чей-то.

– Пойдешь с нами – убедишься. – Вилья обернулся к Гарсе, по-прежнему державшемуся сзади. – Скажи ты ему, кум!

– Что я должен ему сказать?

– Убеди этого сеньора, чтоб бросил дурью маяться и примкнул к нам.

– Ну, инженер, ты слышал? Сам генерал Панчо Вилья тебя просит.

Вилья меж тем положил руку на плечо Мартину – крепкую, тяжелую, уверенную. Созданную для того, чтобы держать поводья или пистолет.

– Скажи-ка… Тебя не влечет революция?