Хеновево Гарса, который тоже стоял за своей лошадью и перезаряжал карабин, торжествующе улыбнулся ему из-под закопченных порохом усов:

– Крышка им!

Мартин кивнул, чувствуя, как, словно от взрыва гранаты, по всему телу разливается ликование. Наметанным глазом он увидел безобманную примету: начались пожары, а это значило, что федералы спешно покидают город.

Озаренный великолепным закатом Сакатекас превратился в настоящую бойню. Разрытым кладбищем казался вокзал: полковника, защищавшего его, расстреляли, едва лишь он сдался, а шоссе на Гуадалупе, по которому попытались, да не смогли отступить уэртисты, было завалено трупами людей и лошадей, сброшенным обмундированием – эта уловка не спасла тех, кто срывал его с себя, торопясь уйти от резни. Под конец каждый думал только о том, как спастись. Трупы лежали не только у подножия холмов и на шоссе – в самом городе погибло много мирных жителей, включая женщин и детей. Федеральный дворец и театр «Кальдерон» лежали в развалинах. Повсюду громоздились обломки; в лужах крови на мостовых и тротуарах, у ворот и в подъездах, на платформах двух трамваев, остановленных посреди улицы, валялись тела убитых.

Теперь, когда отпустило напряжение боя, Мартин, до дурноты надышавшийся пороховыми газами, но довольный, что остался цел и невредим, созерцал все это в каком-то безучастном оцепенении. Взбешенные упорным сопротивлением инсургенты отводили душу на трупах врагов с такой яростью, свирепостью и низостью, какие только может измыслить человеческий мозг. Те, кто на рассвете показал себя героем, на закате превратились в палачей: убивали, чтобы разжиться спиртным или едой, чтобы грабить и насиловать. Наводнив отели и таверны, революционеры праздновали победу, круша все, что попадалось под руку, вламываясь в дома, опустошая и поджигая их; повсюду гремели залпы расстрельных команд. Пощады не было не только офицерам и сержантам из войск Ороско, даже если они сдавались в плен, – расправа ждала и рядовых солдат, которых вытаскивали из подполов и с чердаков, из госпиталей и церквей, где они пытались спрятаться.

– Здорово, подрывник, – окликнули Мартина.

В меркнущем свете, за дымящимися руинами Федерального дворца – рядом трещало в огне еще одно здание, но никто не собирался тушить пожар – он увидел Тома Логана. Американец сидел на скамейке с коробкой виски «Уилсон» и чемоданом у ног, обтянутых гетрами. Он был так же грязен и закопчен, как Мартин, курил сигарету с марихуаной и смотрел, как перед каменным кружевом собора, выстроенного еще в колониальные времена, оспаривают право владеть швейной машиной несколько женщин – иные с детьми за спиной – из последней партии сольдадер, которые недавно на поезде прибыли в город и рассыпались по улицам, приняв деятельное участие в грабеже. Кое-кто уже надел обновки из разоренных магазинов готового платья. Они яростно скандалили и бранились, оскорбляя друг друга, а Логан увлеченно за ними наблюдал.