– Ничего-ничего, – ворчал Хемингуэй. – Подойдем совсем близко, чтобы она не могла использовать торпеды и палубную пушку. – Однако перед самым отплытием он вместе с мальчиками пытался соорудить на поле у финки гигантскую пращу из веток и гибких труб.

В первый день плавания Фуэнтес прервал наш ланч криком:

– Риба, Папа! Риба с правого борта!

Хемингуэй, евший на мостике, выкинул сэндвич за борт и мигом слетел по трапу. Огромная рыбина сорвала носом наживку прямо с кронштейна. Писатель тут же начал разматывать лесу с катушки. Она пела, уходя в синие воды Гольфстрима, а он подпевал:

– Раз шимпанзе, два шимпанзе, три шимпанзе… – Леса натянулась, и крючок вонзился в чудище на счет «пятнадцать шимпанзе».

Рыбу он вытаскивал восемнадцать минут при активной поддержке всех остальных. Доктор напоминал, чтобы я сидел тихо, иначе раны опять откроются. Марлин весил шестьсот фунтов. Фуэнтес вырезал из него филе, а остальное бросил за борт как приманку и через десять минут опять закричал: «Риба! Риба!» Теперь Хемингуэй подцепил рыбину на крючок всего на пяти шимпанзе, но битва длилась гораздо дольше.

Марлин раз сто выпрыгивал из воды, а мы все ахали, дивясь его красоте, силе и воле к жизни. Втащив наконец его на борт, Хемингуэй велел Фуэнтесу вынуть крючок.

Грегори, Патрик, Гест, Ибарлусиа и доктор Эррера громко протестовали, но писатель настоял на своем. Мальчики просили хотя бы сфотографировать рыбу.

– Я ведь скоро уеду, папа, – чуть не плача говорил Патрик. – Мне нужна памятка, чтобы его вспоминать.

Отец обнял его за плечи.

– Ты и так будешь помнить его, Мышка. Мы все запомним его прыжки. Такую красоту фотокамера не берет. Лучше отпустить его и подарить ему жизнь, чем «запечатлеть» на плохом фотоснимке. Хорошие вещи запечатлеть нельзя – можно только запоминать их, когда они происходят.

Патрик кивнул, но еще долго дулся.

– Такая фотография хорошо смотрелась бы на стене в моем дортуаре, – пробурчал он, когда мы ели на ужин стейки из марлина. Хемингуэй молча передал ему картофельный салат.

На второй день «Пилар» поравнялась с шестидесятифутовой китовой акулой – она нежилась на поверхности и вращала огромным глазом, следя за «Пилар», но ничуть не тревожилась, пока Фуэнтес не ткнул ее веслом в бок.

– Надо же, какая громадина.

– Да, – сказал Хемингуэй. – Добрая треть субмарины, которую нам надо найти.

В тот вечер мы бросили якорь у Кайо-Конфитес. Хемингуэй и мальчики спали в мешках на палубе над моей каютой и говорили о звездах, пока я не заснул. Прошлой зимой отец подарил Патрику дорогой телескоп, и парень показывал на небе Полярную звезду, Орион и много чего еще.