Мой комментарий поразил меня саму. Я так долго боролась с тем, кто я есть.

Неужели я готова принять себя?

– Ты новый вид гражданина мира, – торжественно говорит Шон. – Можешь стать мостом между двумя культурами и двумя странами!

– Это заходит слишком далеко, тебе не кажется?

– Не совсем. И дело не только в тебе, не так ли? Ты и тебе подобные – продукт политики «одного ребенка», которая закончилась, верно? Я слышал, тогда было прервано более четырехсот миллионов беременностей, но ты в особой категории. Твоя точка зрения – и точка зрения других таких же женщин – уникальна. Она больше, чем каждая из вас в отдельности. В каком-то смысле на вас лежит огромная ответственность…

– Раньше меня это возмущало. А потом дало мне ощущение цели…

– Усыновленные китайские дети разъехались по всему миру, они могут стать силой, с которой придется считаться!

Теперь я уверена, Шон дразнит меня. Я еле заметно улыбаюсь, и мы возвращаемся к трапезе.

Позже он провожает меня до двери номера. Мой отец, несомненно, обрадовался бы, узнав, что очередная ночь прошла без чего-то «эдакого».

На третье утро мы посещаем виллу настолько удаленную, что в поле зрения нет ни одного дома, с видом, который очень напоминает мне каньон Топанга на родине. Гостиная отделана белым мрамором, из шкафа размером с Небраску выглядывает гигантский телевизор с плоским экраном, а стенам сложены пакеты с чаем на кругленькую сумму. Хозяйка просит нас остаться на обед.

– Мы забьем курицу! – говорит она, и в следующее мгновение я слышу, как в нескольких сантиметрах от моего уха сворачивают шею бедной птице. Из вежливости я пробую все, что кладут в мою тарелку, включая медвежью лапу. Я показываю ей свой чайный блин, но у нее нет никаких идей на этот счет.

Отсюда мы отправляемся на встречи с несколькими крестьянами. Куда бы мы ни приехали, происходят три события. Во-первых, как только мы появляемся в поле зрения, хозяева нагревают воду, промывают листья и заваривают чай. Мы встречаем тех, кто относится к этому напитку как к чему-то ценному, но чаще всего напротив нас сидит и курит крестьянин или его сын. Пепел и окурки переполняют пепельницы, хотя мы пробуем продукт, ценность которого зависит от его аромата и вкуса. Один мужчина даже пользуется электробритвой, пока мы пьем его чай. Мне рассказывают невероятные истории о бедности, лишениях, жертвах и быстром богатстве. Крестьяне с гордостью говорят о водопроводе, телевизорах и мотороллерах.

Во-вторых, я показываю всем свой чайный блин. У каждого есть своя теория на этот счет, но никто не может сказать мне точно, что это такое и откуда взялось.