Удивленная вопросом, я смеюсь.

– Возможно, ему понравилось отдыхать без нее последние пару десятилетий.

По прошествии стольких лет образ отца потускнел, но я все еще вижу его густые усы и сигару, зажатую в зубах. Я ничего не могу с собой поделать: представляю, как при внезапном мамином появлении сигара валится у него изо рта.

Наш смех в темной комнате приносит облегчение, узел развязывается. Джозеф спрашивает:

– А Томми?

– Томми? Он слишком занят девчонками, чтобы обращать на них внимание. Подмигивает всем ангелам направо и налево и говорит, что у них самые красивые крылышки.

– А Мэйлин?

– Они с Бетти слишком быстро едут на колеснице и сбивают с толку всех арфистов.

При мысли о вносящих смуту в ангельский хор Мэйлин и ее возлюбленной, образ которой я составила по голосу в телефонной трубке, я хохочу до слез.

– А мои родители? – Джозеф с трудом выговаривает слова.

– Они и там пытались открыть гостиницу. Увы, на небесах никто не спит, поэтому все здание в их распоряжении, и они целыми днями обнимаются в каждой комнате.

Джозеф притягивает меня к себе, моя голова у него под подбородком.

– Настоящий рай.

Мы погружаемся в мирную тишину. Свечи догорают, Джозеф гладит меня по волосам.

– Мэйлин и Томми не хотели бы стареть. Они бы не вынесли.

Я с трудом сглатываю.

– От этого не легче.

– Естественно. – Джозеф замолкает. – Интересно, а у нас как там все будет?

– Если повезет, у нас будет маленький домик из облаков, где мы сможем обниматься и целоваться и никогда не разлучаться.

– Хорошо бы.