– Потрясение только ухудшило ситуацию, мой господин. Она и до этого была очень слаба, – спокойно отвечает Нелла; внутри разгорается такая ненависть, что невозможно дышать.

– Наверняка ухудшило.

Нелла не спорит; она не желает подпитывать огонь высокомерия и неприязни, который пылает в его душе.

– Простились ли с ней добрые прихожане, как надлежит? – спрашивает пастор.

Когда в Ассенделфте хоронили отца, соседи пришли помочь горюющей матери: сняли с его тела одежду, обрядили в чистое, подняли окоченевший труп на железный лист, подстелили солому для защиты от протечек. Затем невинные девушки возложили на тело цветы, зеленые ветви, лавровые листья. С Марин вышло иначе. Последнее «прости» ей сказали только они с Корнелией, со своим отчаянием и страхом, – и Лисбет, женщина, которая никогда даже не сталкивалась с Марин, покуда та была жива.

Ну, по крайней мере, Корнелия зажгла светильники.

Нелле больно от того, что Марин не воздали должного уважения. Сильная, достойная женщина, она заслужила настоящее прощание. В другой жизни она могла бы вести за собой армию. Однако к концу жизни у Марин не осталось близких людей – только один-единственный, но и он исчез.

– Да, пастор. Пришли соседи. Но нам нужно вынести тело из дома. В церковь.

– Она никогда не была замужем, – говорит Пелликорн. – Это упущение.

Для некоторых, думает Нелла, упущение как раз замужество.

На улице совсем темно. Слышно, как в церкви тренируется органист; для вечерней молитвы уже зажгли факелы. Пастор встает, оправляет свое черное одеяние, словно фартук.

– Похоронить ее здесь невозможно, – говорит он.

На миг повисает тишина. Нелла распрямляет спину, смотрит Пелликорну в лицо:

– Почему?

У нее ровный сильный голос – она не позволяет ему дрожать. Пастор захлопывает фолиант и удивленно поднимает глаза, словно не привык, что его просят обосновать принятое решение.

– Ее нельзя хоронить здесь, госпожа. Она осквернена дурным родством. Как и вы. – Пелликорн медлит, изучая Неллу рыбьими глазами. – При всем моем сожалении.

– О милосердии, как я понимаю, речь не идет.

– У нас переполнено, – словно про себя бормочет пастор. – Я читаю проповеди не столько живым, сколько мертвым. Боже милостивый, какая вонь, никакие арабские благовония не в силах перебить смрад от гниющих голландцев. – Затем поворачивается к Нелле: – Я сожалею о ее смерти, но тело принять не могу.

– Мой господин…

– Отправляйтесь к братьям из Святого Антония. Они вам помогут.