– Дело не только в этом. У некоторых фольксдойчей едва ли есть капля немецкой крови, но Франц – поляк всего лишь во втором поколении. Хотя его родители выросли здесь, они оба чистокровные немцы. Он
– К чему ты клонишь?
– Ты знаешь, к чему я клоню! – воскликнула она, проводя рукой по волосам и усаживаясь ровнее. – Что сказала бы мама, если бы я привела его домой?
– Твоя мать не склонна к осуждению, а Франц – не нацист.
– Всё не так просто. Люди видят незамужнюю польку с ребёнком и думают, что она либо жертва войны, либо вероломная шлюха, коллаборантка, и тогда они станут осуждать меня и возненавидят моего ребёнка. Я вижу это в их глазах каждый день, и если бы я вышла замуж за фольксдойча… – Она раздражённо замолчала, покачав головой в знак решительного отказа, прежде чем прошептать: – Будь я проклята, если сделаю своё положение хуже, чем оно есть.
Я ничего не ответила. Ирена поднялась и начала расхаживать взад-вперёд в беспокойном молчании. У меня было ощущение, что это решение мучило её последние несколько недель, но она хорошо справлялась, скрывая его от всех – особенно от Франца.
Наконец она остановилась и посмотрела на маленький фермерский домик.
– Я не поставлю в такое положение и Франца. После того как мы уедем, он найдёт себе какую-нибудь хорошую девушку, а мы с Хеленой прекрасно справимся сами.
Когда она посмотрела на меня, я кивнула:
– Хорошо.
Она ждала, но я не стала развивать свою мысль.
– Это всё, что ты можешь сказать? – спросила она.
– А что я, по-твоему, должна сказать? Это твоя жизнь. Ты сама решишь, что лучше для вас с Хеленой.
Я отрезала кусочек
– Чёрт возьми, Мария, как же ты раздражаешь.
Хотя я ухмыльнулась и она не смогла удержаться от улыбки, в глазах её по-прежнему был проблеск беспокойства. Какими бы необоснованными ни были её страхи, справиться с ними могло только время.
Спустя некоторое время я мягко произнесла:
– Ты можешь уйти, когда захочешь, Ирена.