Он вообще в меня не стрелял. Он сам пустил пулю себе в голову.

– Ты глупый, трусливый ублюдок, ты должен был сесть в тюрьму, а не убивать себя!

Пока я кричу, пистолет вылетает у меня из рук, наверное, потому что я отбрасываю его, не знаю. Мигрень усиливается, крики переходят в рыдания, и когда мои колени опускаются на гравий, я прижимаю руки к вискам, чтобы унять стук, но мне удаётся только размазать липкие капли крови, которые забрызгали мою кожу так же, как шахматную доску.

Одна ошибка, одна фатальная оплошность – и вся шахматная партия испорчена. Ошибка, которую я совершила, теперь так очевидна. За все годы игры в шахматы я никогда не обсуждала с противником свою стратегию, но на этот раз здравый смысл заслонила боль, я сделала ход ферзём слишком рано, а королём – слишком поздно, я рассказала ему, как собираюсь играть и как планирую завершить партию. Эта глупая пешка расчистила путь для шаха, но я должна была выступить до того, как поставят мат. Должен же быть другой путь; это не может закончиться вот так.

Нежные, но твёрдые руки поднимают меня и оттаскивают от тела Фрича, а затем уже две пары рук обнимают, стараясь успокоить. Моя собственная беспечность спровоцировала его последний ход, и теперь он мёртв. Когда мои слёзы и боль в голове утихают, я смутно осознаю, что Ирена и Ханья ведут меня через ворота; затем слышу голос Франца.

– Какого чёрта?

– Вот именно! – кричит Ирена, бросаясь вперёд, и её кулаки стучат по его груди. – Какого чёрта, Франц? Как ты мог оставить Марию здесь? – Не дожидаясь ответа, она хватает меня за плечи, когда мы с Ханьей подходим к ним. – Объяснись, грёбаная ты тупица.

Всё, что пытается сказать Франц, тонет в общем шуме, Ханья ругается на идиш и отталкивает Ирену. Она стоит между нами, крича на разных языках, но Ирену это не пугает, и чем больше все кричат, тем сильнее я хочу, чтобы это прекратилось.

– Давай объясняй! Я знаю, у тебя был какой-то план, у тебя всегда есть чёртов план…

– Ирена! – Из меня вырывается яростный крик, и когда она слышит его, то все нападки прекращаются. Она притягивает меня к себе и крепко обнимает.

– Чёрт возьми, Мария, – шепчет она, с трудом выговаривая это, прежде чем разразиться внезапными, истошными рыданиями.

Франц заключает Ирену в объятия, а я отхожу на несколько шагов и смотрю на надпись над воротами. Три немецких слова, одно простое предложение. Почему-то эта фраза кажется ещё более мрачной и зловещей, чем обычно. Слёзы возвращаются, оставляя горячие потоки злости, которые покалывают мои щёки, но ласковые руки отворачивают меня от надписи.