На самой окраине хутора, когда завиднелись шлях, кладбищенское взгорье и каменная ограда, в людском движении произошла какая-то заминка, всполошенность, и голос Буркина, бесспорно выражавший негодование, сначала послышался где-то за гробом, а потом впереди его:

— Да чем же они думали?! С кем устроили встречу?! Дорогу!

Я не видел причины людской всполошенности, сердитых выкриков Буркина и подавленного смущения Акима Ивановича. И я спросил его, в чем дело.

— Ведут арестованных… Они замешаны: давали приют убийцам Димитрия… — объяснил Аким Иванович.

Об аресте трех хуторян я узнал очень немногое. В стороне от лесной дороги, по которой возвращались в Затишный Димитрий Чикин и Михаил Грешнов, милиционеры обнаружили прерывистые следы. Тот, кто их оставлял, умышленно сбивал со следа. Широкий каблук его обуви был прибит вместо гвоздей тремя ухналями. Ухнали были стерты, но все же оставляли видимый след. Вчера эти следы обнаружили в вишеннике на подворье Сашки Гундяева. И был найден малозаметный отпечаток в коридорчике, на ступеньке лестницы, что вела на чердак гундяевского флигеля. На чердаке нашли постель — тюфяк и подушку… Уличенный Сашка Гундяев признался, что «квартирант» угрожал застрелить его, если не даст приюта или попытается выдать властям. На вопрос: «Кто он — квартирант?» — Сашка Гундяев упорно отвечал: «С ним я детей не хрестил и цигарок не раскручивал» — и обязательно добавлял: «У него оружье. А с оружьем, любого дурака спроси, с ним шутки плохи». Потом Сашка Гундяев разозлился, что ему одному допрос учиняют, а братья Сытины «вольготночко себе расхаживают, будто ни в чем не повинные», и он в крикливом озлоблении выдал Сытиных, которые тоже давали ночлежный приют «квартиранту». И теперь их всех троих гнали в район.

Взволнованного Буркина опередил Михаил Грешнов. На бегу, поддерживая шашку, он кричал конному милиционеру:

— Товарищ Гурьев, это я, Грешнов! Вы ж меня тогда через лес провожали! Помните?

Гурьев слезает с седла. Нам не слышно, что говорит ему Грешнов, но на секунду позже до нас ясно доносится повелительный голос милиционера:

— Назад их! В лощину! За кусты!

И другой конный милиционер спешно загоняет арестованных в лощину, за кусты. Сам же Гурьев, держа лошадь в поводу, снимает папаху со своей преждевременно и густо поседевшей головы. И стоит он недвижим, пока проходят в печальном шествии к кладбищу все те, кто провожает в последний путь Димитрия Чикина.

…Буркин знал, что я завтра уезжаю из Затишного. Вместе с Катей, прямо с кладбища, они пришли к Зубковым. Буркин сказал, что он пришел попрощаться со мной.