Он молча взял ключи и вышел. В окно мне было видно — он медленно тащил за собой корову. Спина его упрямо сутулилась, а шапка клонила голову книзу. Можно было ручаться: мартовский солнечный полдень не поправил его мрачного настроения.

…Морозец за ночь сковал дорогу. Районные кооператоры заехали за мной ранним-ранним утром. Когда я спускался с высоких ступенек зубковского флигеля к грузовой автомашине, на востоке, за грядой темного леса, за невидимым мне левобережьем Дона, спокойным розовым пламенем догорала заря. Катя следовала за мной. Она ругала кооператоров, что увозят голодного человека, что этот человек даже кислое молоко так и оставил в стакане. Аким Иванович с высоты крыльца пожелал мне счастливого пути, просил обязательно заглянуть в Затишный…

Еще одна подробность, которая живой связью связала меня с жизнью в хуторе Затишном. По дороге в Миллерово наш грузовик остановил попутчик. Он был одет своеобразно: просторные ботинки, коричневые краги и такого же цвета брюки, пошитые из домотканой грубой шерсти, широкие. Овчинная низкая шапочка, не лохматая, а коротко и ровно подстриженная. Легкий полушубок, виден ярко-красный, в горошек, галстук. Он чисто выбрит. В серых молодых глазах его легко уловить смену настроения. Заметно, что у него есть повод к огорчению. Стараясь подавить его, он изредка улыбается. Он рассказывает, что шел домой и радовался каждой пролетавшей вороне — так соскучился по родным местам. Был уже в пяти километрах от Затишного. Злючая метель загнала его в хату, что на Выселках. Эта же метель загнала туда и его отца с матерью. Отец его встретил словами:

— За каким чертом ты сюда?

А он отцу:

— А ты за каким… уезжаешь?

— Я знаю за каким!

— Я тоже знаю… Только я уж теперь в Затишный не пойду, а пойду в обратном направлении, в Миллерово. Мне обещали работу на заводе.

Мать в слезы:

— Костя, милый, отец одумается! Одумается!

— Одумается, вернется — тогда и я вернусь. А жить в его доме мне, мама, стыдно. — И ушел.

Старший из кооператоров уже пригласил Константина под брезент, в кузов, но я остановил нашего попутчика:

— Ваш отец одумался! Вы — Константин Мелованов?.. Отец ваш — Василий Калинович? Он вернулся. Вот этой рукой вчера я передал ему ключ от дома. Зубковы поручили, и я отдал ему. Вчера отдал… Отец ваш угрюмый и сильно ссутулился. Видать, ночь у него была неспокойная.

— Такому не сразу поверишь. Но тут нельзя не верить… Значит, мы с вами теперь не попутчики?

Лицо его вдруг порозовело от застенчивой радости. Он поправил заплечную сумку, махнул на прощание и пошел в Затишный, а мы молча провожали его.