И ребята готовы были оседлать свои велосипеды, но я остановил их:

— По скольку вам?

Заученно ответили:

— По восемнадцати.

— Кто из вас слышал о Димитрии Чикине, об Иване Буркине, о Катерине и Акиме Зубковых?

Я видел, что сильно их озадачил. И все же тот из них, у кого глаза были голубые, а чуб из-под кепки торчал особенно дерзко, подумав, сказал:

— Я слышал про Зубкова. Он умер, когда мне было два года. Я его не помню. Говорят старые, что с людьми был хороший.

Другой добавил:

— Говорят, на фермах у него был порядок.

Разговор исчерпан. Ребята уже помчались на своих новеньких велосипедах. А мы с Надеждой Владимировной любовались, как они спорили в горячем задоре, которому не было помех в пустой степи. Стремительно, обгоняя друг друга, они все сильнее пригибались, сливаясь со всем тем, что в их движении крутилось, искрилось, рвалось вперед. А позади едва приметные хвосты пыли горбились и оседали.

Я подумал: «Скорости этим ребятам не занимать. А не промелькнут ли они по жизни с такой же легкой скоростью? Сумеют ли сосредоточить внимание на поучительных сторонах жизни тех, кого уже не стало?»

Мы шли на аэродром. Я спросил Надежду Владимировну, когда она стала Буркиной…

— А я все ждала, что спросите. Пять лет Димитрий, как живой, стоял между нами. В Совете с Иваном Буркиным работали вместе. На всех дорогах вместе. То я его тень, то он моя. А сошлись — оба заревели. Он сказал тогда: «Надежда, слышишь — я не реву, как голодный волк». И я его спросила: «А я как реву?» Он сказал: «Очень красиво ты ревешь!» И поверьте, он тогда же про вас вспомнил: «Вот если бы Михаилу Захаровичу так повезло!»

После небольшого молчания она спросила:

— Повезло? — и улыбнулась. Ее губы, посеченные морщинами, как тонкой паутинкой, сохранили прежние красивые очертания.

— Не повезло, — сказал я без сожаления. — Не повезло в свое время, а теперь оно ни к чему.

На аэродроме она поблагодарила:

— Спасибо, что прилетели поклониться им. Вспомнили…

И тут я признался:

— Я написал повесть о них. Они не оставили ученых книг, не оставили таких картин, такой музыки, что будут жить века… Но они же, эти «малые огни», светили тут, в степных краях, и звали людей в большую дорогу. Тем, кто в тяжком раздумье останавливался около «малых огней», они отогревали душу и вселяли веру: если хочешь быть человеком, и дальше иди этой же дорогой. Поверьте, Надежда Владимировна, я вот все больше старею, а память о них не поддается времени. И все острее боль во мне — не хочу мириться, что уже завтра они будут забыты.