— А ты, видать, встрече со мной не особенно обрадовался? — запросто спросил Огрызков.

Надо было что-то ответить, а Сергей Иванович все еще не собрался с мыслью, не знал, о чем ему говорить с Огрызковым.

— Сергей, я ж все равно дождусь твоего слова — не уйду… Буду молчать и ждать…

Полдень был жарким, пуговицы можно было и не застегивать, но Поздняков все их застегнул — и на рубахе и на поддевке — и тогда уже хмуро спросил хуторянина, которого не видел добрый десяток лет:

— Опять у нас с тобой, Тит Ефимович, дороги легли в разные стороны?.. Я с товарищами двигаюсь на восток, а ты куда — на запад?

— На запад, — все так же незлобиво улыбаясь, кивнул Огрызков поседевшей на висках головой.

— И радуешься встрече с «ними»… с «ними»… Понял?

— Ты про фашистов?

— Про них.

— Ну вот ты и дурак. Не обижайся. Я радуюсь, что тебя встретил.

— Мы не так расставались, чтобы ты и в самом деле обрадовался встрече.

Огрызков перестал улыбаться, задумался:

— Я — Тит Огрызков, годы пробыл на высылке. Там крепко понял поговорку: «На чужбине обрадуешься и собаке с родного края».

— Значит, я и есть собака с родного края? Покорно благодарю! — И Сергей Иванович повернулся, чтобы уйти.

Огрызков забеспокоился:

— Постой, не уходи! Давай присядем вон на бугорок! Твоим издали будет видно, где ты… Я задержу тебя на какие-то минуты. Душа просит разговора…

Они сели на припаленный солнцем, но все еще зеленый пырей придорожного бугорка. И, прежде чем начать разговор, Тит Огрызков поведал своему хуторянину, что он уже на свободе, и показал ему свои документы.

Сергей, вчитываясь в них, изредка поглядывал на Огрызкова. Опасливая настороженность на его лице сменилась задумчивым недоверием, и он спросил:

— А зачем ты в кустах скрывался?..

— Ну так уж и скрывался, — усмехнулся Огрызков. — Не хотел мешать тебе вволю выкупаться… Я вот про что. Мне ведь около пятидесяти. По военному времени найдут и мне работу на обороне. Да я и сам готов к этому… Но душа горит поближе подойти к родным местам.