И Варя несколько раз проигрывает эту музыкальную фразу мне, тихо подпевающему; как взыскательный учитель ученику, она сердито шепчет:

— Тише! Ну еще тише и нежней, нежней!.. А можешь еще тише и еще нежней?

Час, полтора, два мы живем песенными мелодиями. На подставке то один, то другой том Листопадова…

Возвращается Костя, и стоит ему повесить свою фуражку, как он вникает в наш разговор:

— Варвара Алексеевна, а вы помните, какие слова Владимира Захарова любил повторять Александр Михайлович?

— Ну конечно, помню, — отвечает Варя.

И мы восстанавливаем обстановку, в которой эти слова были сказаны Захаровым: хор имени Пятницкого выступал перед сотрудниками областной газеты; со зрителями в первом ряду сидел и Захаров — художественный руководитель хора; после концерта ему задавали вопросы, был задан и такой: «Какие взаимоотношения у хора имени Пятницкого с Консерваторией?» Захаров ответил: «Очень ясные. Кто побывал в хоре Пятницкого, того не хочет Консерватория… А кто побывал в Консерватории, того не берут в хор Пятницкого».

Листопадову потом передали эти слова, и он долго вдумывался в них и все повторял: «И в самом деле, взаимоотношения ясные! Ясней не придумать! Я, разумеется, на стороне хора Пятницкого!»

Варя поспешила объяснить:

— Конечно, Листопадов никогда не был против консерваторского образования, но он критиковал его за слабую связь с музыкальной жизнью народа. А как он огорчался, когда народная песня попадала в руки дирижера-формалиста?.. Страдал, ругался… Особенно не любил дирижера Лихобабу… «Вы бы раз-другой побеседовали с ним, проконсультировали… — советовали ему. — Он поймет, что надо…» Александр Михайлович сразу серел, тосковал… Как-то сказал: «Десяток раз вашего Лихобабу консультировал. Верно говорится: «Не из всякого материала пулю отольешь… Черного кобеля не отмоешь добела…» Помню, с того дня перестал ходить на репетиции.

Помолчали. Варя начала собираться.

— Костя, пойдем ее проводим, — сказал я.

— Я сегодня рано встал, а в час ночи отходит мой автобус. Вы уж идите, а мне разрешите вот тут, на диване, подремать, — усмехнулся Костя.

Мы с Варей вышли.

Запись пятая

Дорогой мой Николай! Давно уже в своих записях я не обращался к тебе, и все написанное стало дальше от нашей сердечной и такой дорогой для меня дружбы. Но сегодня ты снова мой собеседник. Да и с кем мне еще можно было бы поговорить о таком сокровенном, как о моих новых взаимоотношениях с Варей Ростокиной!

Мы сидели у Вари в ее большой комнате, где были рояль, шкаф с книгами, этажерка с нотами, круглый столик с телефоном, ширма, из-за которой виднелись деревянная спинка односпальной низкой кровати и половина боковой двери с висящим на ней замком-гирькой… Этот замок упорно мешал мне слушать Варю, игравшую на рояле.