Эмма что-то пекла, а Огастес обосновался в комнате, в которой прежде жил доктор Ласо, хотя по ночам по-прежнему укладывался на диване, желая быть ближе к ней и к Ноублу.

Ей было проще от того, что он спал в их спальне. Она не знала, что от нее ожидается, когда они с Ноублом остаются наедине. Присутствие Огастеса было удобным предлогом, хотя Ноубл ни на что не намекал. Он держал ее за руку, целовал в лоб, но и только. Она залечивала раны и собиралась с духом.

Но теперь этому придет конец. У нее есть то, что она ему даст. То, что настоящая жена способна дать мужу, – а ей во что бы то ни стало хотелось быть ему настоящей женой. Нужно просто набраться храбрости.

Решившись, она взлетела вверх по лестнице. Ноубл шел следом. Медленнее. Спокойнее. Он все еще не был уверен. Едва он вошел в спальню, как она заперла за ним дверь.

– Джейн?

Она шагнула к нему, обвила руками шею, притянула к себе его лицо, как уже делала когда-то. Губы у него были мягкие, борода чуть кололась, но она мгновенно ощутила себя на своем месте. И успокоилась. Ноубл был с ней. И она его любила.

Он ответил на ее поцелуй, повторяя все то, что делала она, но, когда она еще крепче прижалась к нему, положила его ладони себе на бедра, он замер.

– Что вы делаете, голубка?

Голос его звучал нежно, глаза были закрыты, словно ему не хотелось, чтобы она его видела. Она мгновенно насторожилась, напряглась, ощущая, что все не так, но он обнял ее и привлек к себе.

– Я не прошу вас останавливаться. Я просто спросил… что вы делаете.

– Мне нравится вас целовать.

– Мне тоже нравится вас целовать. Но это другое. И потому я спрашиваю, нравится ли вам и это? – И он одним долгим движением провел рукой по ее волосам, а потом вниз по спине, возвращаясь назад, туда, куда она положила его руки.

В ней боролись пламя и лед. Ей хотелось бежать. И хотелось остаться.

– Прошу, прикоснитесь ко мне, – сказала она, и жар, разливавшийся по ее телу, обратился смущением.

Он поцеловал ее, словно уговаривая, нежно, настойчиво, и наконец – благодарение небесам – перехватил инициативу. Когда она прижалась к нему всем телом, он осторожно коснулся ее своими широкими ладонями, лаская, сжимая, и внутри у нее все снова свилось в тугой узел, а страх отступил, и стыд отступил вместе с ним. Но она вдруг испугалась, что это новое, восхитительное желание покинет ее и его сменят ужас и отвращение.

Она впилась губами ему в горло, куснула мочки ушей, желая оказаться еще ближе к нему и одновременно прогнать его прочь. Эта двойственность снедала ее изнутри, но, когда он вновь коснулся губами ее губ, она приняла поцелуй, приникла к его рту, жадно ища его язык. Он поддавался ей, отвечая сладостью на яд, нежностью на жестокость. Она кусала его до крови, но он не отстранялся, лишь обхватил ладонями ее лицо, погладил большими пальцами щеки, прошептал ее имя: