Потом Коува увидел, что убийцы на самом деле ягнята, и, наверное, борода искусственная, а под ней и брить-то нечего, а вот дочери, у которой пробились усы, похожие на колючки, бритье не помешало бы. И когда поглаживающая цветы старая женщина погрозила ему пальцем и засмеялась, он вспомнил, что, пока Старший смотрел с дерева, она так же была поглощена цветами в горшках на балконе и точно так же сказала: «Даже не думай!» «Точно, это она, совершенно точно». – Он прыгнул чуть ближе.

Никто не знал, догадывалась ли Мама, что этот Коува, который прилетает и сидит на стене, а теперь еще спускается вниз и скачет у нее по клумбам, как-то связан с ее сыном. «Только попробуй портить мои цветы, клевать лепестки и семена – покажу тебе!» – пригрозила она ему, и после этого они стали часто и помногу беседовать. То, чем она делилась только с ним, узнать невозможно. Но можно было увидеть, как он взволнованно кружил, а на его радостном лице расцвела улыбка: «Это точно она! На самом деле! Если бы я только мог сейчас же сообщить Старшему».

Никто не знал, понимала ли Мама его карканье. Но их взаимная симпатия свидетельствовала о том, что контакт и общение не требуют прямого понимания. Если есть связь и любовь, то вместе смотреть на растения, наблюдать, как они зеленеют, молчать – это тоже диалог. Теперь никто не чувствовал себя одиноким: ни Мама, ни Коува.

И все же неоспоримой правдой было то, что вороний народ с легкостью понимал Мамин язык, а люди, творя свою историю, так исковеркали себя, что разучились понимать язык матери, отца и какой-либо другой. Люди отстраняются от всякого события, с ними не связанного, от всякого языка. Запутались в себе, этично-неэтично – все всмятку, кряхтит невнятно, а воронье карканье проносится над головой и исчезает в горах. Выходит, таким, как Мама, приходится расплачиваться за человеческую заносчивость.

Так или иначе, с Коувой они поладили. Иногда молчали, иногда Мамино «ку-ку» среди его «кар-кар». Мама оставляла ему еду и рассказывала обо всем на свете, в том числе о своей первой любви и красочных подробностях их интимной жизни – настолько она доверяла Коуве. С нежностью вспоминала своих детей и детей их детей, с которыми пришлось расстаться. И когда она рассказывала, что Старший с детства был похож на девочку: обожал выметать пыль из углов дома и сидел, скрестив ноги, в театральной позе, подложив ладонь одной руки под локоть другой, пока она рассказывала ему сказки, Коува вскочил и закаркал: «Да-да, кар-кар, я видел эту позу». Мама решила, что это воодушевление вызвал нан с мясом, и дала ему еще немножко, но он не обиделся.