Сейчас я понимаю, чем наша дружба отличается от любви, помимо отсутствия драмы, хотя границы между ними могут быть размыты. Любовь настолько могущественна, что поглощает твое внимание и приходится прилагать усилия, доставать фотографии, письма, подарки, чтобы вспомнить, какими были твои родители, жена, ребенок. Друг же, даже больше, чем братья и сестры, остается неизменным. Он предстает перед тобой таким, каким был в два года: его голос, манера говорить, привычки и реакция на предложение что-то сделать – все это остается прежним. Морщины, небольшой животик, седина – все это лишь фасад, это касается и тебя: даже постарев, для него ты останешься той черноволосой девочкой, которая протянула ему пакетик с мармеладными мишками. Несмотря на то что мы оба из Вестервальда, мы проговорили до поздней ночи, ведь в моей жизни тоже много чего произошло.

263

Стоя перед авторами на букву L, которые занимают четыре полки в шкафу, что примерно соответствует среднему количеству книг на ту или иную букву, я сразу осознаю, кого я хочу впустить в свою жизнь. Не Халлдора Лакснеса или Кларису Лиспектор, хотя они, безусловно, заслуживают внимания, а Хосе Лесаму Лиму. Как ни удивительно, обе его работы, переведенные на немецкий язык, стоят на полке – не только легендарный роман Paradiso [91] 1966 года, который я выудила из корзины с уцененными книгами так давно, что штамп «брак» уже поблек. «Читать Лесаму – труд тяжелый и как мало что другое выводящий читателя из себя» [92], – на задней стороне обложки приводятся слова Хулио Кортасара, и, вероятно, именно они стали вызовом, за который мне захотелось заплатить две марки. В конце концов, Лесамой восхищались многие – Кортасар и все остальные, чьими произведениями мы зачитывались в восьмидесятых: Борхес, Неруда, Пас, Гарсиа Маркес, Варгас Льоса, вероятно, и Рульфо тоже, и я уже слышала о Paradiso как о памятнике модернизма в латиноамериканской литературе.

«Почти невообразимое, – говорится в аннотации, – свободное переплетение образов, мимолетно вызванных из памяти, едва связанных сцен и событий, разговоров, снов». Обратите внимание, какими эпитетами раньше рекламировали книги: трудный, раздражающий, невообразимый, мимолетный и едва связанный. В современных рецензиях такие слова стали бы приговором.

Прочитав пятьдесят страниц, я осознаю, что моя жизнь и без того достаточно сурова и полна раздражения, чтобы в те немногие тихие часы, которые у меня есть, я еще и сражалась с литературными памятниками. К счастью, я взяла с полки еще одну, более тонкую книгу – сборник ранних рассказов под названием «Фокус со снятием головы». Эта книга уже не издается крупным издательством «Зуркамп», но на ней все еще красуется тот же штамп, который, хотя и может показаться унизительным, мне, несмотря на все, продолжает нравиться – возможно, из упрямства: мы все, писатели, словно бракованные экземпляры в этом мире. Продавайте нас за бесценок, но вы еще увидите, что из этого выйдет. Вот почему я часто застаю себя, стоящей у коробок с уцененными книгами в книжных магазинах, выуживая те, которые действительно не заслуживают, чтобы их списывали как макулатуру. Черт возьми, ведь им восхищались Кортасар, Неруда, Пас, Гарсиа Маркес, Варгас Льоса! И потому мой книжный шкаф полон таких списанных экземпляров – будь то Халлдор Лакснес или Клариса Лиспектор, – как будто их присутствие там, пусть даже и непрочитанных, имеет какой-то особый смысл.