265

Несмотря на то что действие второго рассказа, «Фиолетовый двор», тоже разворачивается в тропиках и дворец принадлежит всего лишь епископу, он переносит меня в совершенно иное, неожиданное место: в Ватикан с его тихими дворами и длинными коридорами. «Этот дворец всегда был наполнен меланхолией, но не той, что присуща всем дворцам, а особой, которая мягко окутывает душу, когда смотришь на иней, покрывающий поверхность фонтана» [94]. Только теперь я осознаю, насколько печальна была жизнь у папы, не просто одинока, но пронизана глубокой грустью, которая читалась в фиолетовых сутанах, антрацитовых стенах, темном паркете и коврах. «Фиолетовая ткань непрекращающейся печали свисала с длинных дворов и просторных покоев, составлявших епископский дворец. Большой квадратный двор в центре казался затопленным дружелюбными тенями с тех пор, как умер монсеньор. Холодные шаги священников, как будто отсчитываемые вечностью, пересекали двор, как баритоновое эхо траурной проповеди». Раньше я не осознавала, насколько печален этот фиолетовый цвет. «Теперь же дворец стал не просто меланхоличным; всепоглощающая грусть окутывала все вокруг не как тень, а сумерки».

Когда наша колонна фургонов проезжала через двор за двором, не встречая ни единой живой души, мне показалось, что с крыш или верхних окон действительно свисают фиолетовые полотнища. Но ведь Лесама Лима пишет не о полотнищах, он пишет о ткани «непрекращающейся печали», и она ниспадала не во дворах, а с них. Вероятно, даже предлог в испанском языке здесь использован неверно – но почему? Особенно если учитывать, что в следующем предложении упоминаются покои, откуда действительно могло бы что-то свисать.

В первых двух, более ранних и насыщенных рассказах, где почти ничего не происходит, именно такие неточности и несоответствия создают неопределенное чувство, настроение, которое остается или сливается с личными переживаниями: образы, которые не сочетаются, предложения, в которых окончания не совпадают или обрываются преждевременно, вызывая досаду на мнимую ошибку перевода, но это лишь нелогичность сна. Снова и снова теряешь опору: видишь ее, чувствуешь, но передать словами почти невозможно, как сказано в «Фиолетовом дворе», «она похожа на дрожь, которую испытывает маленькая стеклянная коробочка с булавками и иголками в самом дальнем уголке дома, когда мимо проезжает трамвай».

В детстве часто бывало, что я что-то замечала, но не могла выразить словами, потому что ко мне приходила не мысль, а лишь впечатление. «Ничто, предшествующее Богу». В аннотации к Paradiso говорится, что книга рассказывает о детстве, о том самом рае, из которого человека изгоняют по мере взросления. Подобно тому как Петер Надаш в своих «Сияющих деталях», которые заявлены как автобиография, но уходят корнями в восемнадцатый и девятнадцатый века, Лесама Лима описывает предыстории отца, матери, дедов и бабок, потому что наша жизнь начинается задолго до нашего рождения. Однако взрослый главный герой Надаша не интересует. Возможно, он ему недостаточно чужд.