Конечно, ни один ребенок не думает такими метафорами, и это может звучать вычурно, напыщенно, но именно в этой возвышенной и поэтичной речи заключено то чувство отчужденности, которое время от времени охватывает каждого ребенка, когда он ощущает себя словно за стеклянной стеной, отделенным от других людей, от уроков, от шума на улице, от вечерних собраний родителей. Да, по утрам почти всегда сыро, утро размывает предметы и делает слова бесполезными. Взрослые могут испытать это чувство разве что в снах, в лихорадке или в состоянии опьянения. Быть может, моему сыну оно знакомо благодаря его встрече со смертью.

Брошенный своим товарищем, мальчик садится на волнолом и замечает под собой водоросль, тускло-зеленую и жемчужно-серую, как буквы на вывеске ювелирного магазина. Она снова и снова ударяется о камень, но не удерживается на нем. Волны, которые качают водоросль туда-сюда, такие слабые, что, кажется, их движение вызывается лишь шорохом рыб. Каким шорохом? Звуком, который возникает, «когда рыбы поворачивают головы, чтобы ущипнуть себя за шею». Водоросль продолжает двигаться туда-сюда, больше ничего не происходит, только это монотонное колебание этого тускло-зеленого, жемчужно-серого пятна, но мальчик смотрит завороженно, словно сидит в кино, как его неверный товарищ. Водоросль каждый раз падает с камня, и, должно быть, ей уже немного дурно от качки, когда мальчик, словно загипнотизированный, погружается в мягкий сон. Теперь он окружен водорослями и ватой, а рядом – руки, касающиеся мешка, полного песка и гвоздей. Линия волнолома тянется в бесконечность, и он тоже вытягивается, становится тоньше и ощущает, как мысли покидают его, как в раю. Вода течет, и небо формируется. «Неудовлетворенное чувство осязания больше не продолжалось ни во взгляде, ни в последнем движении губ. Сон был настолько глубоким, будто кто-то пытался говорить, держа рот, полный воды. Водоросль, словно что-то всемогущее, разделяла мир грез и воспоминаний, словно граница между облаками и прошлым». Несколько дней назад я думала, что мышление начинается с пробуждения. Здесь же оно заканчивается со сном.

264

Я думала, что достаточно сильна, чтобы вновь выйти в люди, но что-то меня, видимо, выдает, как открытая рана на лбу или тень за спиной. Уже двое знакомых, независимо друг от друга, отвели меня в сторону и спросили, не случилось ли чего. А ведь я специально накрасилась, стараясь выглядеть бодрее. Разговор с глазу на глаз дается мне труднее, чем в большой компании, это становится ясно сразу: первые несколько дежурных фраз, и тема иссякает. Но потом не остается других тем, и то, что сидит внутри, вырывается наружу, даже если ты не готова, не хочешь об этом говорить, но у тебя нет стратегии, чтобы игнорировать то, о чем непрерывно думаешь. И вот, начав говорить, уже не можешь остановиться, и собеседник понимает, что дело серьезное. Говорит, что все остальное сейчас неважно. Она тоже мать, знает какого-то специалиста и сразу пишет ему. Мне это знакомо – стремление что-то сделать, чтобы не быть захваченной чувством беспомощности. Ко второй беседе я уже готова, говорю обобщенно о трудностях, о болезни в семье. К счастью, мой собеседник тактичен. За ужином в большой компании все проходит гладко.