338

Внезапно сын рассказывает, что смотрел фильм в 3D. Детектив. Он рассказывает, но потом поправляет себя: не смотрел, а был внутри него, как во сне, хотя одновременно находился на Хоэнштрассе. Он обратил внимание на количество людей вокруг – девять, а сам он был десятым.

– Девять? – переспрашиваю я.

– Да, девять. Я сразу посчитал: семь мужчин, две женщины. Они склонились надо мной, кто-то кричал: «Дефибриллятор, дефибриллятор!» – другой: «Здесь есть врач?»

И хотя слóва «сирена» не прозвучало, мой сын знал, что она вот-вот раздастся, – догадался по косвенным признакам, как детектив.

– Можешь спокойно записывать, – добавляет он. – Именно поэтому я тебе и рассказываю.

Он смотрел на людей снизу, а не сверху. Значит, он не парил над землей. Но трудно поверить, чтобы он знал слово «дефибриллятор». Может, в детективе услышал?

А потом операция, несколько недель спустя: когда он пришел в себя после наркоза, над ним стоял врач, который обратился к нему по имени и сказал, что аппарат искусственного кровообращения сейчас отключат: «Теперь ты должен дышать сам. Ты должен дышать». Его охватила паника: «А что, если я не смогу?» Ему хотелось закричать: «Не выключайте!» – но губы не слушались. Это первобытный, животный порыв к жизни, который появляется до того, как начинается сознание.

– К сожалению, больше я ничего не помню, – говорит сын, и я не понимаю, кого он жалеет.

Я спрашиваю: неужели он не боялся, когда главный врач сказал, что потребуется операция? Он казался таким спокойным.

Он говорит, что и сам удивился тому, как спокойно воспринял новость. Что именно произошло с сердечным клапаном и почему – он не совсем понял, только запомнил, что проблема была серьезной, и то, с каким ужасом на него смотрел отец. Лишь через несколько дней, когда его вывезли из палаты, а мы, родители, остались одни, он расплакался – но только в коридоре. Перед тем как отключиться, он подумал: либо я проснусь, либо нет. По его словам, самое ужасное было то, как врачи разговаривали между собой, думая, что он ничего не слышит. Они говорили так, будто он не человек, а просто задача, и, если что-то пойдет не так, он просто станет частью статистики, как на ставках.

– Когда в командировке мы с коллегами обсуждаем что-то в баре отеля, я предпочитаю, чтобы посторонние нас не слышали, – говорю я, пытаясь оправдать резкость врачей в операционной.

– Может быть, – отвечает сын, – но там я был просто ребенком. Знаешь, что бесит меня больше всего?

– Что?

– История с попкорном.

– С попкорном?

– Ладно бы все случилось из-за какого-нибудь тропического вируса, малярии или еще чего-то серьезного. Но нет, во всем виноват чертов попкорн.