Один початок, его половинка, был засунут в рот и торчал наружу толстым концом, делая выражение лица у Сашки ужасно дурашливым, даже глупым… у Сашки нет глаз, их выклевали вороны. Они и щеку правую поклевали, и ухо, но не так сильно. Ниже живота и ниже кукурузы, которая вместе с травой была набита в живот, по штанишкам свисала черная, в сгустках крови Сашкина требуха, тоже обклеванная воронами».

Поначалу Колька просто сидит, а потом начинает кричать на ворон, которые не желают улетать и ждут, пока он уйдет. Он орет, рыдает и, уже ни о чем не помня, как на самого ненавистного врага, бросается на одну из ворон. Когда человек испытывает страх, ему всегда легче, если есть возможность чем-то заняться: собрать листья, на кого-то накричать – для этого, собственно, и существует молитва, чтобы двигать губами, которые иначе бы застыли от ужаса. Бессмысленная борьба – это внешний процесс, который автор мог бы выдумать, но то, что Приставкин – это Колька или, по крайней мере, что он описывает потрясение, которое сам пережил в детстве, видно по одному признаку – по поразительной отстраненности, которая овладевает им в такой страшный момент. Такое состояние может описать только человек, который его пережил. Даже воспоминания об этом активируют нейронные сети в левом височном отделе мозга, а если человек видит изображение, связанное с событием, затылочная доля, отвечающая за зрительное восприятие, начинает потреблять энергию. Колька как будто наблюдает за собой со стороны: видит, как поскальзывается в крови, пытаясь снять брата с забора, как волочет его в ближайший дом, укладывает на горку кукурузных початков и накрывает ватником, который висел тут же на гвозде. Он видит, как поднимает выбитую дверь и заграждает вход, чтобы хищные птицы не смогли проникнуть в дом. Видит, как переводит дыхание, как кладет брата на тележку и тянет ее за веревку, даже не понимая, «тяжело ему везти или нет. Да и какая мера тяжести тут могла быть, если он вез брата, с которым они никогда не жили поврозь, а лишь вместе, один как часть другого, а значит, выходило, что Колька везет самого себя».

Добравшись до станции, Колька заталкивает брата в поезд, который идет в Москву. Тело уже окоченело, его невозможно согнуть, но оно неожиданно легкое – как у матери рассказчика у Аттилы Бартиша или у моей матери во время омовения, – ведь душа уже покинула тело и отправилась обратно домой, пусть даже у них никогда не было настоящего дома, но жизнь – это всего лишь «неизвестный путь домой». Я касаюсь своей головы, словно могу ощутить, как крутятся внутри мысли.