347

Был Анатолий Приставкин Колькой или Сашкой – спустя столько лет это не имеет никакого значения, причем с его смерти в 2008 году не имеет значения даже для него. В «Википедии» сказано, что в Германии почти не знают о его вкладе в литературу и политику, несмотря на то что он был другом Льва Копелева и тайно отправлял ему письма в Кёльн. Он выступал на Александерплац против режима ГДР и стоял в Риге среди латышей, когда на них нацелились советские танки. Во время обеих чеченских войн он неоднократно бывал в Чечне, был свидетелем различных преступлений и критиковал действия своей страны, которые предсказывал в своей книге: «Всех, всех их надо к стенке!» Благодаря его работе как главы Государственной комиссии по помилованию в России отменили смертные приговоры. Комиссия спасла тысячу двести человек и смягчила семьдесят пять тысяч приговоров. Без его книг, без успеха его чеченского романа он, быть может, не стал бы главой комиссии по помилованию, или, быть может, никакой комиссии бы и не было. Литература действует более прямым образом, чем может себе представить писатель, и читатель тоже играет свою роль – если бы не Анна Дорн, я не обратила бы внимания на книгу, которая вывела меня за пределы моей маленькой жизни, а сама Анна узнала о нем благодаря другому читателю – знакомому, продавцу книг или критику, а тот, в свою очередь, от кого-то еще. Неизвестный читатель заслуживает памятник больше, чем солдат.

Быть может, Анатолий Приставкин вовсе не был тем решительным, смекалистым Колькой, а был другим русским сиротой в Чечне после депортации. Почти под конец он вновь переключается на «мы», но теперь рассказывает о братьях Кузьминых, которые жили в их комнате. С того момента, когда Приставкин впервые заговорил от первого лица, он заставлял читателя думать, что он рассказывает свою собственную историю. Упоминание о болях в спине – «с тех пор, как я однажды в детстве в поле среди сухой кукурузы в ямке полежал» – лишь усиливает это впечатление. Читатель невольно начинает видеть в улыбающемся мужчине на обложке того самого ребенка, который чувствует дыхание лошади у себя на шее. Но теперь, почти в самом конце, Приставкин частично восстанавливает иллюзию, напоминая, что в литературе никто не является полностью самим собой.

* * *

В Цюрихе я встретила редактора, который однажды успокоил меня словами: «Не волнуйтесь из-за затрат на отмененную поездку в Афганистан. У меня тоже есть ребенок». Даниэль переслал ему письмо, которое я отправила ему в Кабул, и теперь редактор хочет опубликовать не только фотографии, но и заметки о Даниэле. Он считает, что для выживания газетам нужно предлагать что-то большее, чем просто новости и мнения, которые в интернете появляются быстрее и эффектнее. Газетам нужно стать медленнее и красивее. Чем дольше он работает в журналистике, тем меньше его устраивает сам журнализм.